Метель за окном

– Метёт-то как, – глядя в окно, задумчиво произнесла стоявшая на столе Настольная Лампа.

– Заметает, – кивнула старая Чернильница.

– Весь свет не заметёт. И не каждый след можно стереть, – заметило треснувшее Пресс-Папье.

– А я всё могу стереть! – отозвался Ластик.

– То-то от вас рожки да ножки остались! – хохотнул Карандаш.

Замолчали. Слышно было, как шуршит снег, ударяясь о стекло, да воет ветер.

– Да… Бывало, как начнут писать, столько клякс понаставят да бумаги изведут! – нарушила молчание Чернильница.

– Который писака перьев переломает – не счесть, – отозвалась Перьевая Ручка. – А попадётся каллиграф, такой почерк выкажет – бисер! А уж добрых историй и не перечтёшь! Помните ли историю с поэтом, что заезжал погостить?

– Ой, да расскажите! – завертелся Ластик.

Чернильница взглянула в окно, наполовину занесённое снегом:

– Тому уж лет семь или восемь… А приехал к хозяину племянник – молодой да бравый, одно слово – гусар! Что выправкой, что умом – всем взял! Дядя в нём души не чаял и уговорил задержаться. Каждый день – песни да танцы, хозяйка-то хорошо на рояле играет! И вот она – душенька моя влюбилась в барина. Признаться, я и сама… словом, потеряла голову хозяюшка. Так и щебетала с барином. Хозяин-то человек – положительный, а всё же в летах. К чести племянника надобно сказать, что он хоть и веселился с гостями, да меру знал. Всё стихи хозяйке посвящал. Так ведь из любезности! А она на свой счёт принимала.

– Женское сердце стихами покорить нетрудно, – вздохнула Перьевая Ручка.

– Вот уж глупости! – фыркнула Точилка.

– Вот был в доме праздник, – продолжила рассказчица. – Забежала хозяйка в эту комнату и написала барину, что любит его безмерно и решилась с ним уехать. А мужу-де завтра всё объявит. А хозяин, почуяв неладное, зашёл следом да письмо перечёл. В страшный гнев пришёл, взял Пресс-Папье да хватил об стол.

– Я не в обиде, – кивнуло Пресс-Папье. – В такой позиции кого хочешь гнев обуяет.

– Вернулся хозяин к гостям и виду не подал. А племянник, прочитав письмо, схватился за волоса да так и проходил всю ночь из угла в угол. Письмо сжёг – благородный человек… Утром пришёл дядюшка и сказал, что жена, верно, с хлопотами переволновалась, и придётся уехать гостю, не простившись, расцеловал его и проводил в дорогу по-доброму.

– Ох, уж эти гусары! – хмыкнул Карандаш. – И хозяин – обманщик!

– Не знаю, что хозяин сказал жене, а она и впрямь слегла, – покачала головой Чернильница.

– Обманщик, а семью сохранил, – произнесла Перьевая Ручка.

– Барин больше не приезжал. А хозяйка его ждала – и год, и два, – всхлипнула Чернильница. – Так, бедняжка, живёт – и не видно её, и не слышно. Вот уж сколько лет, а хозяева друг другу не открылись. Она не сказала, что полюбила барина, а хозяин – что знает об этом…

В комнату прокрались лёгкие сумерки. Накружившись, метель поутихла и унеслась дальше, оставив белёсый туман. В тишине каждый продолжал думать об услышанном. Пресс-Папье сочувствовало хозяину. Чернильница и Перьевая Ручка жалели хозяйку. Карандаш представлял себя молодым барином и сочинял ответное письмо влюблённой женщине. Точилка не нашла ничего интересного и дремала. А Ластик ходил по столу и сердито думал: «И о чём тут помнить?»

– Нет! – вскрикнул. – Неправильное окончание у истории!

– А почему вы думаете, что она закончилась? – улыбнулась Настольная Лампа. – Что произойдёт и когда – никому не известно. Слышите? – сделала паузу. Послышался лёгкий звон бубенцов. – Кто-то едет.

– Кто-о? – спросили хором…