На улице Пушкина

На улице Пушкина

На краю тихой улочки Пушкина маленького пригородного поселка стоит береза. Ее посадил мой дедушка. Меня всегда одолевала какая-то необъяснимая любовь к ней. В детстве, когда весной она шумела на ветру сережками, или зимой гнулись ее ветки под шапкой снега, мне нравилось подолгу смотреть на нее, а, бывало, в порыве внезапного чувства обнять ее, как доброго друга.

Так же, как и к березе, я никогда не могла объяснить свои чувства к дедушке. Мы не были с ним близки, не болтали о жизни, не гуляли в парке и не ходили на рыбалку, я не помню, чтобы он дарил мне ласку, обнимал или целовал меня. Дедушка всегда был строг, внешне холоден, вызывая своим появлением трепет и благоговение во мне. И если бы я случайно не узнала, что это он своим словом дал мне жизнь, остановив принятое в отчаянии решение мамы, тайна моих чувств к нему так и осталась бы тайной.

«Рожай, вырастим», — сказал он, казалось бы, два простых слова, но как они способны повернуть русло жизни. В младенчестве я росла в доме дедушки, и иногда, когда бабушке нужно было отлучиться, он нянчил меня. Он, бывало, засыпал на своей тахте, а я ползала по нему, собирая и консервируя свои детские, еще неосознанные чувства и впечатления, словно зная наверняка, что придется очень часто вскрывать эту банку, наполненную до краев любовью, уже в зрелом возрасте, и бережливо расходовать ее содержимое.

Странно, но мы почти никогда не праздновали день рождения дедушки, и уже намного позже я узнала, что он родился в тот же день, что и Александр Сергеевич Пушкин, только в другом году. К этой дате мы каждый год в школе учили стихи классика, рассказывали их, стоя у доски, а дедушку, к стыду признаться, даже не поздравляли.

Он не любил особого внимания к своей персоне, и все же однажды мы устроили праздник в его честь. Лето в тот год выдалось ранним и жарким, пионы в вазе одурманивали сладкими ароматами, туда-сюда сновали взволнованные женщины с яствами, а мы с двоюродной сестрой, пробираясь сквозь них, украшали комнату большими вырезанными из бумаги и нанизанными на ниточку буквами, выкрашенными в радужный цвет.

И в каждой из них – любовь.

Как-то раз дедушка сказал, что я его любимая внучка. Я тогда жутко обрадовалась, хотя, должно быть, это неправильно – чувствовать свое превосходство перед всеми четырьмя внуками и гордиться этим. Но для меня это было важно.

Это случилось в больничной палате, где я лежала с переломом ноги. Июль вовсю врывался в окна, удушая своими тяжелыми запахами и изнуряющей жарой, а я была прикована к койке, потому что перелом был непростой, со смещением и раздроблением костей. Мою ногу в двух местах продырявили спицами и подвесили на них грузик, который болтался с обратной стороны спинки кровати. В общем, далеко не убежишь.

Дедушка пришел под вечер, встал в дверном проеме, непривычно сгорбленный и как будто виноватый. Мне стало его жалко и, наверное, впервые захотелось обнять. Когда он входил в палату, споткнулся о порог и упал, опрокинув тряпичную сумку, из которой по всему полу рассыпались абрикосы. Я инстинктивно дернулась с места – помочь ему, но тут же почувствовала ноющую боль в ноге и заскулила от досады.

Дедушка, не поднимаясь с колен, заплакал:

— Это я виноват! Я разрешил тебе привязать тарзанку к березе.

— Ты что! – я тоже разревелась. – Просто веревка была старая, вот и перетерлась. Ты не виноват!

— Я спилю эту березу! – прохрипел дедушка.

— Нет, пожалуйста, не надо! Не делай этого! Это моя любимая береза, — умоляла я. – Деда, я люблю тебя!

Он украдкой вытер слезы и мне запретил плакать:

— На вот, я еще мороженое купил. Правда, оно уже растаяло.

Спустя полгода он умер. Я думаю, он стал ангелом, и в минуты отчаяния часто слышу его голос. Тогда я открываю свою тайную баночку счастья, выпуская наружу никому не слышимый аромат, и долго-долго дышу им, водя пальцами по краешкам, где запекся сладкий мед детства. Или еду в его старенький дом, где все дышит памятью о нем.

На нашей улице Пушкина самая красивая береза. Каждый раз, сворачивая с большой дороги в проулок, издалека завидев ее, чувствую знакомый трепет сердца и улыбаюсь.

Хорошо, что дедушка тогда ее так и не спилил.