В ДАЛЬНЕЙ КОМНАТЕ

В общую с тетей Надей квартиру мы вселились недавно. У нас с мамой одна

комната, а у нее с мужем и двумя дочками-школьницами— целых три и еще кладовка с раскладушкой.

У мамы синие глаза, легкий смех, много красивых платьев и босоножек, которые я примеряю в ее отсутствие. Иногда она с подругой ходит в клуб на танцы. Тетя Надя называет это «устраивать судьбу. Любочкина мама из дома напротив тоже «устраивает судьбу». В разгар вечера мы возникаем в клубе, выискиваем глазами родительниц и бегом, задевая танцующие пары, устремляемся к ним, чтобы порадовать своим внезапным появлением. Сдается, они ни разу не обрадовались, да еще куда-то после того девались их кавалеры, зато мы победно ведем их домой, попутно договариваясь о покупке новой партии «мишек на севере» и «тузиков»: мне, например, боязно, что ненароком закончатся конфеты в круглой коробке, той, что стоит на вершине шифоньера, подальше от моих посягательств…

За моими плечами уже несколько ссор с мамой. Самые крупные— из-за «самоволки» и из-за испачканного смолой пальто. Мы цеплялись за ту повозку со смиренным осликом, что привозила в детсад бидон с молоком, приваливались к ее задку, и добрый возница совершал медленный круг по детсадовскому двору. За испорченное пальто был «строгий выговор», а вот поход без спроса на вечерний киносеанс — мы с Любочкой экспериментально проскользнули в зал без билетов — обошелся дороже. Я получила «ремня»— узенького красного ремня. И было бы за что: весь фильм зря тянули шеи, ничего не видя за спинами взрослых…

Ремень унижает. Я выкрикивала положенное «больше не буду» и «я тебя не люблю!», в ответ слышала невозможное— «и я тебя не люблю!», потом долго с наслаждением рыдала и грозила: «вот уеду к бабушке»…

Бабушка олицетворяла вольницу, мамин приезд — запреты. Я сердито глядела на нее из корыта с колючими травами, в котором «откисала» от цыпок, сильнее ластилась к бабушке, и никакой подарочный, пляшущий на ниточках козлик из «Детского мира» не мог смягчить моего сердца.

Да, о сердце. С пеленок ты убежден, что оно, материнское, принадлежит только тебе. Узнав, что твоя мама нуждается в своей маме и способна, забыв о тебе, плакать всю ночь по-детски безутешно, испытываешь потрясение. Когда принесли ту страшную телеграмму, мама прибежала с работы раньше времени. Вернее, за ней сбегала тетя Надя. Она не стала просить меня, как обычно, расстегнуть змейку на спине ее серого платья. Она вообще не стала переодеваться. Прочитала телеграмму, закричала. Ее увели в дальнюю комнату. Я подходила, стучала, мне не открывали… Впервые я провела ночь одна. Было страшно, за оконной занавеской ходили тени и раскачивался от февральского ветра, то ударяя в глаза, то отдаляясь, свет фонаря …

Мама еще долго была молодой, еще долго ее глаза сияли синевой, особенно летом. Они словно подзаряжались от июльского жара. Прибегала на обед с букетиком гвоздик, меняла босоножки, кроила платья из ситца, «коптилась» в отпуске у моря, проводила свои ревизии и составляла отчеты, читала внуку сказки и иногда ложилась в больницу: со временем ее сердце стало принадлежать не только ему, а и врачам. Ей по-прежнему многое во мне не нравилось, а мне не нравилось, что ей не нравится, потому не всегда царил мир под нашими мирабелями, но ведь было еще так далеко до той зимы…

…Стояло тепло, туманы переползали из октября в ноябрь, из декабря в январь. Ее не было слышно за стенкой, а я не шла выяснять— почему, отталкивала от себя плохое. Сколько раз, «поменяв» день с ночью, она просыпалась только к вечерней заре, выходила на порог ласково размягченная, розовощекая ото сна… Потом, подстегиваемая тревожными мыслями, я стучала в ее дверь, а она не открывала— как тогда, в детстве. Она и во снах не захочет со мной разговаривать, будет смотреть с той же непримиримостью…

Ее унесли со двора, прикрыв с головой покрывалом. Выглядывали только ступни в носочках с дырочками: в последние годы она сознательно не хотела «трепать» добротные вещи, донашивала старое. Целая пропасть пролегает между тем, когда хочется менять платья, и когда— уже нет…

Туман поглотил носилки, дюжих парней из фирмы самых горьких услуг, отрезал от меня весь мир. А назавтра пришла зима.