Повелитель воды

Мы сидели с Пахомычем у запруды, так он называл шлюз, на

котором полжизни служил «главным по водичке». Сидели за территорией стратегического объекта, обнесённого колючей проволокой, за гостевым столиком, что был поставлен на берегу под кустом жимолости для таких посетителей какими и были мы с Андрюхой. Пахомыч же был каким-то дальним Андрюхиным родственником. Пришёл к нам повелитель воды с вахты, где управлял насосами, семафорами и гигантскими стальными дверями, что открывались, встречая и провожая речных скитальцев.

Познакомившись и, поговорив на вечные темы, – о погоде, об агрессии империалистов и о том, что колбаса сейчас не та, но её много, я спросил своего нового знакомого,

— Семён Пахомыч, а как так случилось, что Вы тут на шлюзе стали работать?

— Да как случилось? Очень просто случилось – с детства меня сюда тянуло. Еще, когда здесь чуть ли не все механизмы из деревяшек сделаны были.

И повернувшись к Андрюхе, проворчал, — Ну, что ты там мнёшься, как баржа перед мелью… Доставай… Сегодня можно… За знакомство.

Пока Андрюха доставал и сервировал, мы продолжали беседовать.

— Ну, да…. Вот я и говорю, с мальства… И знаешь, что удивительно – никогда я не хотел ни полководцем каким-нибудь быть, ни космонавтом. Как-то так случилось, что ещё в детстве понял – не моё. Понял и забыл. Тем более что это за жизнь, хоть у тех же космонавтов? Сиди там, на верхотуре в железной банке, да дни считай, когда дочку свою малую в мягкое поцелуешь. А как прилетел, поцеловал – давай опять из себя жилы тяни, чтоб в ту же банку на полгода залезть.

Андрюха закончил с сервировкой, и мы отметили знакомство.

— И что так никуда и не срывались за всю жизнь, — поинтересовался я, хрустя малосольненьким.

— Было дело. Ещё по молодости. Дружки сговорили долю лучшую искать. Промотался тогда четыре года по России-Матушке: от Севастополя до Мурманска. А как искалка кончилась, то опять сюда домой вернулся… Жизнь-то она везде одинаковая. И все в ней делятся на счастливых и так себе. Что в Париже, что в Твери. В Париже разве, что шуму больше, да гомосеки всякие, что обезьяны по улицам…

Тут Пахомыч плюнул и ткнул пальцем в пластиковый стаканчик. Андрюха тут же расплескал, мы выпили и он продолжил,

— А на кой хрен мне эти гомосеки? Тебе они нужны?

Я бодро завертел головой, показывая, что они мне не нужны. То есть вообще не нужны.

— Ну вот… А тут я вот сижу себе с нормальными мужиками… Вот тебе река, вот тебе стол и жимолость…

— Так Вы значит счастливый человек, — сказал я, глядя, как солнце клонится за косогор на том берегу.

Пахомыч посерьёзнел и через минуту, утвердительно кивнув, ответил,

— Да… Счастливый. Потому как на свою землю ногу ставлю и в своей реке рожу мою, — помолчал и добавил, — Потому как на своём месте и с собой в согласии… А счастливым надо быть обязательно! Вот представь себе – примешься ты помирать. Лежишь себе такой грустный, а вокруг тебя дети, внуки… А ты кряхтишь и говоришь им: «Эх бедный я несчастный! А несчастный я из-за того, что всю жизнь чепухой занимался… Чтобы вас, лбов здоровых, на ноги поставить!» Ну, и как ты думаешь, каково им будет?.. А тебе? Во-о-о… То-то и оно.

Мы выпили ещё по одной на ход ноги. И уже прощаясь, Пахомыч, пожимая мою руку, сказал,

— Ты не подумай, что я поучаю или ещё что… Но счастливый — это не тот, кто на себя и то, и это примеряет, а тот, кто всё ненужное от себя отбрасывает и остаётся с нужным… А то вон один еврейчик — всю жизнь мечтал быть смотрителем маяка. Мечтал, мечтал и домечтался до всяких искривлений да относительностей… А на свой маяк так за всю свою жизнь, небось, и не поднялся…