Итальянская рапсодия

«Папа был злостным двоеженцем. Все знали об этом. Да он и не скрывал, и любил обеих жён одинаково нежно...»

Я обвёл взглядом сидящих за длинным столом родственников, пришедших на вечер памяти отца, деда и прадеда. Старшие улыбались, понимая, о чём идёт речь, младшие, не заставшие отца в живых, смотрели на меня с испуганным недоумением.

«Да, вторая папина жена, старая рыжая мандолина-неаполитанка, в отличие от первой — черноволосо-кудрявой хозяйки дома, не готовила ужин и не рожала детей, но, не будь её, мы бы прожили совершенно другую жизнь. Она встречала нас из роддома бравурными маршами, успокаивала и баюкала сказочными балладами, выдавала замуж и женила под Мендельсона, искрилась радостью по праздникам и рыдала, когда уходили старики.

Отец не учился музыкальной грамоте, да и делом всей его жизни была электромеханика, но, обладая исключительным слухом и замечательной музыкальной памятью, виртуозно играл на мандолине. Он подбирал такие аккорды и пальцы его так скользили по грифу, что инструмент звучал, как слаженное струнное трио.

Вечерами родители «бегали» в кино. После сеанса папа уверенно воспроизводил мелодии песен и музыкальную канву фильма...»

Я опять сделал паузу, перебирая в памяти эпизоды прошлого.

«Расскажи, что случилось с дедом в Риме», — попросил один из племянников.

«В Риме? Ах, да! Зима 1981-го… Путь в Сидней лежал через Рим, где нам предстояло долгое ожидание визы. Я устроился истопником в гостинице в центре города. Вместо зарплаты хозяин предложил малюсенькую мансарду, в которую смогли втиснуться только мы с женой и детьми, а для папы с его двумя жёнами места не хватило, они поселились в римском пригороде среди других эмигрантов из России.

Раз в неделю родители — всегда втроём — приезжали нас проведать. В один из таких приездов мы отмечали папин день рождения. По скудости бюджета угощением были куриные крылышки с русским названием «крылья советов» и лёгкое марцемино, купленное только за то, что такое вино пили в опере Моцарта под тремоло мандолины.

— Налей вина! Прекрасного марцемино! — пел именинник словами и голосом дон Жуана. А мандолина… Мандолина заливалась радостной трелью: она попала на свою историческую родину и чувствовала себя счастливее всех.

Исполнив весь репертуар неаполитанских романсов Михаила АлександрОвича, гости отправились в обратный путь.

В автобусе маме стало плохо: остро закололо в животе. Она с громкими стонами припала к папиному плечу. Пассажиры замахали руками, указывая на автобусные двери. Выходите, мол, скорее, там помогут!

Папа поднял маму на руки и вышел на остановке около какого-то дворца.

Смеркалось. Он стоял посреди улицы, как изваяние мадонны с младенцем. Мама уже не стонала и, казалось, не дышала. К ним подошла монахиня. Приоткрыла одно мамино веко, потом другое, что-то сказала и пошла дальше.

Через пять минут их подобрала скорая. Но какая-то странная скорая: с настежь раскрытыми окнами, она скромно следовала в медленном потоке машин и останавливалась перед каждым светофором. Совсем не так, как в фильме «Невероятные приключения итальянцев в России». Отец держал безжизненную руку жены и переводил тревожный взгляд от её мертвенно бледного лица на прекрасные дворцы за окном.

В госпитале её увезли на каталке, а ему велели ждать в вестибюле. Через бесконечно томительные три часа маму, всё ещё бледную, но улыбающуюся, привели к нему, сунули какую-то бумажку и кивнули в сторону выхода.

Было темно. Их обступили громадные чёрные силуэты зданий. Италия, наверное, переживала очередной энергетический кризис. Не горел ни один фонарь да и кому светить: на улице ни души! Улыбка на мамином лице сменилась откровенным испугом. Куда идти? Отец вглядывался в темноту.

— Пошли! — сказал он, беря её под руку.

— Куда?

— Я слышу музыку!

— Какую музыку?

— Я слышал её, когда нас везла скорая помощь.Каждое здание, которое мы проезжали, звучало… Каждое пело свою особую мелодию. Я узнаю её. Пойдём!

Он повёл спутницу от дворца до дворца, останавливаясь и прислушивась, сворачивая на перекрёстках и площадях, до той остановки, где днём вынёс её на руках из автобуса...»

Меня прервали дружные аплодисменты. Аплодировали стоя.

.