Калифорнийские бобы

«Дзылинь-дзылинь», — звонко колотила ложка о стакан. Никелированное изваяние в виде дорожного подстаканника мерно постукивало о стоящую рядом стеклянную бутылку. Симфония дорожной романтики.

Кто не знает эти звуки! Я закрыл глаза. К ложке, подстаканнику и бутылке примешался храп из соседнего отсека и гыгыканье из глубины плацкартного вагона. Спать не хотелось. Хотелось есть. Нестерпимо. Напротив, на бордовом лежаке из казённого кожезаменителя лежал Воха, пытаясь уснуть и яростно борясь с голодом. Так есть хочется только в молодости, когда все чувства сполна, в том числе и чувство голода.

Наши желудки подпевали в такт метроному колес и солирующей ложке, размешивающей сахар в чае. Последние куски хлеба, которые бесплатно прилагались к пятикопеечному чаю в вокзальном ресторане, были переварены в семь часов вечера вчерашнего дня. Чрево бунтовало. Как пишут в современном кино – «12 часами ранее» — мы провалили вступительные экзамены в Калининградскую мореходку и теперь возвращались домой несолоно хлебавши, потратив все деньги «с горя» и не особо надеясь на понимание окружающих.

Окружающие были скучны и угрюмы. Ничто не предвещало хлебосольного застолья и приятного путешествия. Один плотный дядька, в спортивном костюме, мешавший чай известной ложкой. Второй, похожий на чиновника с дорожной сумкой-портфелем. На боковых местах — очаровательная недотрога лет тридцати с носовым платком и старая цыганка с синяком.

Но уже через час всё изменилось. Душевная обстановка с полным взаимопониманием. Вот она — широкая и непостижимая славянская душа! Шикарный, по меркам начала девяностых, стол, со знаменитой курицей в фольге, салом, яйцами, огурцами и колбасой. Все эти изыски смешались в устойчивый копчено-чесночный аромат, насытив плотный июльский воздух душного вагона. Мы, причмокивая, лакомились свалившимся на голову угощением и слушали байки разомлевших теперь уже дяди Лёши и дяди Славика.

— Налегайте, хлопцы, на тушёнку! Тушёнка знатная, у меня сноха на военном складе работает, им сейчас зарплату тушенкой дают! – протягивая банку, сказал дядя Леша.

— Да, хороша! — покрутил в руках банку Дядя Славик и продолжил затачивать спичку под зубочистку. – Умеют делать, когда захотят. Дед рассказывал, что в сорок третьем встречал немецкие трофейные консервы с двумя отсеками через перемычку с водой и негашеной известью. Проткнул штыком — известь загасилась и мясо подогрела! Вот те и фрицы! Башка варит!

Мужчины то и дело подливали себе коньяку, а мы, довольные и счастливые, слушали их беседу, насыщая изголодавшиеся животы. Одна лишь Недотрога чувствовала себя неуютно. Она вообще не вписывалась в колорит плацкартного вагона. Слишком воздушная и грациозная. Без конца прикрывала нос платком и отворачивала от нас измученные глаза.

— Ха! Немцы это что! – произнес дядя Леша, — слышал я про те еще консервы. Когда-то учитель истории рассказывал, что в Америке, во времена «золотой лихорадки» золотоискатели, отправляясь на поиски новых приисков, в качестве провизии брали с собой калифорнийские бобы. – распалялся он. — Эти бобы отличались особой твердостью. Они были настолько твёрдыми, что годились для многоразового использования. Только несколько непривычным способом.

— Как это? – откусывая пирожок с яйцом прочавкал Воха.

— А вот так, их отваривали, ели, а потом…эхе-эхе … вынимали из собственных экскрементов, промывали и опять варили и ели. Они не усваивались за один раз. И это было их преимущество. Такой трюк с этими бобами можно было проделать несколько раз. Они были удобны тем, что занимали мало место в поклаже золотоискателя и пользовались у них большой популярностью!

Тишина. Столбы за окном мелькали пунктирами. Раздался вопль. Мы повернулись в сторону боковых мест в тот момент, когда грязная нога старой цыганки очутилась перед носом Недотроги. Та со стоном подскочила и побежала в сторону туалета. Свой безудержный брутальный гогот мы сдержать не смогли. Хотя потом нам было стыдно.

Оказалось, что у бедняги токсикоз на фоне беременности, а калифорнийские бобы и грязная нога старой цыганки стали последней каплей ее терпения.