Пенальт!

В город пришла весна. Развеялся над руинами запах гари, а в окружении чудом уцелевших купеческих домишек зазеленел двор.

В утреннюю тишину с грохотом распахнулась дверь – и на крыльце появился голый по пояс мужчина, с полотенцем на шее и мячом под мышкой. Крякая от удовольствия, растер спину до красноты, спустился со ступенек, подкинул мяч и принялся чеканить.

Из подслеповатого окошка за футболистом пристально наблюдали трое ребятишек.

– Сколько, Сань? – спросил меньшой Митя.

– Сорок, – буркнул тот.

– Нашим мячом гад лупит! – вскипел Петька.

Война осиротила братьев, отняла кров, обрекла на холод и голод. Мальчишки ютились в подвале под своей квартирой, в которой теперь жил враг. Он растапливал голландку их книжками, жарил их картошку.

Размявшись, немец закатил мяч под лавочку возле крыльца и вернулся в дом.

– Поиграть бы, – вздохнул Митя.

На правах старшинства Петька решительно взял за руку меньшого и кивнул Саньке:

– Айда, пока фриц завтракает!

Ребята достали мяч, вышли на траву и стали пасовать по кругу, постепенно входя во вкус. Получалось все быстрее и слаженнее.

Вдруг раздался гортанный окрик. Троица замерла. На ступеньках стоял немец и грозил пальцем:

– Ай-ай! Ви вороваль! За это наказать! Но я прощаль на праздник.

Он вспрыгнул на лавочку, что-то поправил под навесом – на весь дворик грянул из репродуктора незнакомый марш. Сверху вниз немец объявил:

– Будем играть!

Потом перепрыгнул с лавочки на крыльцо, на мгновение скрылся за косяком и торжественно вынес над головой плитку шоколада.

– Ви и я. Три гола. – Пацаны молчали. Он смерил их взглядом с головы до ног и ухмыльнулся: – Слабо?

– Слабо-о-о?! Чур, это наши ворота. – Петька махнул на две березы.

– Мои, – кивнул фриц на остов качелей.

Игра началась. Немец забавлялся. Он то легко обводил мальчишек, то посылал им мяч с подкруткой, так что тот с полпути возвращался к нему, то позволял им приблизиться почти вплотную – и неуловимым движением выбивал мяч прямо из-под носа.

А затем без замаха ударил по воротам. Митька бросился к мячу, схватил, но пролетел вместе с ним до бывшей песочницы. Приземлился и под вражеский гогот расплакался не столько от боли, сколько от обиды.

– Ты чего раскис? – подоспел Петька. Отер рукавом слезы, отбил мяч, внушил: – Отсюда ни шагу. – Взглянув на наглухо закрытые окна, потрепал мелкого по макушке.

Митька перестал всхлипывать и сжал кулачки.

– Не дрейфь, Санька! – выбежал Петька в центр поля.

Немец по-прежнему весело скакал с мячом по двору, потешаясь над неуклюжими пацанами, когда из открытой форточки донеслось пронзительное:

– Санька, чего жмешься? Давай ужом!

Санька припустил так, будто получил крапивой за разбитое стекло. Резко затормозил, пригнулся к самой земле и, юрко проскользнув у немца между ног, выпихнул головой мяч в сторону качелей. Петька добил в ворота.

Упавший немец вскочил, скрежетнув зубами, выкатил мяч и стремительно повел его к березам. Мальчишки ринулись на перехват, но отобрать мяч сноровки недоставало. Только фриц занес ногу – Санька накрыл мяч собою.

– Пенальт! – заорал фриц.

Братья встали плечом к плечу, загородив Митяя.

Враг отмерял шаги, мальчишки все ниже опускали головы. И тут заиграла гармошка, а звонкий девчоночий голос не пропел – прокричал, заглушая репродуктор:

– У фашиста русский мяч,

Русская картошка.

Проиграет он свой матч –

Поднажмем немножко!

Следом прозвучал такой залихватский свист, что немец сначала опешил, а потом зыркнул по сторонам, но так никого и не увидел. Братья переглянулись: заметит фриц, что форточки открыты? Не заметил: готовился к голу всерьез. Вот он замахнулся, будто хотел ударить влево, но в последнюю секунду переменил ногу – и мяч пушечным ядром выстрелил в Саньку.

– Ах ты… – шагнул мальчишка вперед, грозя кулаком.

Крепко ударив Саньку в плечо, мяч врезался в березовый ствол над Митькой, отрикошетил в «колокольчик», упал на излете и вкатился в качели.

– Расцветали яблони и груши! – взревели в тишине из открытых окон.

Фриц расстрелял взглядом стены, швырнул шоколад под ноги троице и хрястнул за собой дверью.

Мяч исчез. А ночью окно фашиста разбил обломок кирпича с привязанной к нему почти целой плиткой шоколада и запиской: «Подовись».