1 градус совести - не по Фаренгейту

Вот и минуло полгода,как не стало Анны Николаевны… Утром он пришел в храм, чтобы поставить свечку за упокой своей «боевой подруги», как в шутку при жизни говорила покойница. Их связывали долгие годы дружбы: сорок лет они проработали в одной школе, жили рядом… Вся жизнь на виду! Как одна семья! А когда по очереди овдовели, стали поддерживать друг друга, не обращая внимания на кривотолки сплетниц вокруг их светлой, доброй дружбы. Александр Павлович тяжело переживал уход своей любимой коллеги и соседки. Долгая, с метелями и стужей зима постаревшему, одинокому учителю показалась вечностью.

Весной дочь Анны Николаевны приехала из Москвы, продала дом каким-то приезжим людям и даже не зашла к соседу-учителю: их отношений она никогда не одобряла и нравом была непроста.

Возвращаясь из храма домой, Александр Павлович увидел, как заклубил дым с «аннушкиного» участка. Расшумелись соседи: видимо, порядки стали наводить, устраиваться на новом месте. Но отнюдь не спокойно стало у него на сердце. Заглянул учитель через забор и ужаснулся! В костре догорали книги из личной библиотеки Анны Николаевны!

— Прекратите! Остановитесь! Как вы можете! — закричал Александр Павлович.

— Тебе чё надо, старик! — нагло спросил уже подвыпивший новый хозяин.

— Вы сжигаете книги! Как фашисты! Остановитесь!- хрипло зароптал учитель.

— Ну ты знаешь, что!..

И воздух разорвала мерзкая, нецензурная фраза! Но Александр Павлович продолжал кричать:

-Там же Пушкин…Любимый аннушкин Пушкин!

— Да что он нам твой Пушкин! Пенсию что ли прибавил! — категорично заявила внезапно появившаяся полная женщина с красными то ли от дыма, то ли от водки глазами.

Старого учителя осенила мысль: им надо заплатить! Александр Павлович уже какой год откладывал себе в узелок с небольшой учительской пенсии похоронные или на черный день. Вот он, этот черный день, и наступил!

— Я вам заплачу! – не колеблясь, взмолился учитель.- Продайте мне оставшиеся книги!

Полупьяная баба громко и раскатисто расхохоталась, а у мужика как-то странно изменилось выражение лица… Глаза быстро-быстро заморгали, и он стал лихорадочно потирать вспотевшие ладони.

— Заткнись, дура — б…ь! А что, б…ь, дело замутили! Давай, б…ь, покупай, чудило! Герой, б…ь!

__________________

Александр Павлович до вечера расставлял у себя дома книги и разговаривал с Анной Николаевной, будто она живая!

— Аннушка, я спас большую часть твоих книг, не волнуйся! Что ж Катерина-то, дочь твоя, оставила их этим извергам! У них же один градус совести, и то не по Фаренгейту! Они смеялись надо мной…Пусть! Им не понять! Аннушка, не волнуйся…В этих книгах ведь столько памяти! Я спас! Помнишь, Аннушка, как мы с тобой Пастернака читали зимними вечерами! «Свеча горела на столе, свеча горела…» И свечу зажег в память о тебе — и в храме, и в доме…на столе…понимаешь?

Александр Павлович тихонько опустился на пол, сердце сжала ужасная боль! На столе мерцала свеча, роняя воск на развязанный узелок…