Деревенька

Каждый год через леса и болота, куда только пешим ходом и то с трудом, пробираемся мы с братом (словно сталкеры к местам силы) в самое сердце Новгородской земли к старой заброшенной деревеньке. Давно покинули ее люди, бросив умирать свои ветшающие год от года дома. От многих кроме развалин уже ничего и не осталось. Путь в деревню неблизкий и непростой. Лесная дорога почти полностью заросла. Трудно узнать ее и не сбиться с пути. В одном месте бобры устроили запруду, обходить которую приходится по глиняным берегам. Чуть замешкался, и ноги так увязнут, что того и гляди без сапога выдернешь. Через десять километров лес заканчивается, и перед нами открывается озеро. Помню, как в детстве плавали по нему на лодке от острова к острову, представляя себя великими мореплавателями и первооткрывателями земель. Много рыбы водилось в озере, щуки – хоть пруд пруди. А на островах собирали грибы. Жителей деревни кормил и лес, и озеро, и болото – кладовая черники, брусники, клюквы и, конечно, морошки – драгоценной ягоды, словно янтарь переливающейся на солнце, когда поспеет. А варенье из нее – чистый мед.

Когда-то в деревне дворов двадцать стояло. Жили дружно, обменивались друг с другом плодами своих трудов. Наш с братом прадед шил тулупы. Отсюда и фамилия у него – Овчинников. Ах, какие тулупы у него получались! Помню, как я маленькая надевала один такой (мне как раз до пят доставал). Теплый-претеплый, любые морозы ему ни по чем. Дом прадед построил самый высокий в деревне. А детей у них с женой было трое: мальчик и две девочки. Одна из них – наша бабушка уже в тринадцать лет уехала жить в Петроград. Устроилась в столовую при больнице, да так до семидесяти двух лет и проработала там поваром. Даже в блокаду каждый день на работу ходила. Летом же обязательно деревню навещала, а как на пенсию вышла, все три месяца проводила там, и нас с братом с собой брала. И не заметили мы, как полюбили деревню, хоть и выросли в городе. Как же чудесно жилось с бабушкой. Каша и пироги из русской печки. Одних приспособлений, давно забытых, в избе уйма была: ухваты для чугунков, труба для растопки самовара, что в специальное отверстие в печи вставляется, лопаты, чтобы пироги доставать. Огороды в деревнях такие сажали, что конца и края картофельным грядкам не увидать. Поля пшеницы и ржи необъятные. Детьми малыми выковыривали мы зернышки из колосков и жевали их, пытаясь почувствовать хлебный вкус. Сети в каждом доме висели. И не знали тогда, что такое браконьеры. Кормили мужики свои семьи, и рыбы всем хватало. На болота ходили с корзинами таких размеров, что в них впору малому ребенку уместиться. Пока полную не наберешь, с болота ни ногой. Трудами великими жил народ. А вечером, как стемнеет, зажгут керосиновую лампу, да ягоды перебирают и песни поют. Мал, мала, меньше – все на печи сидят, греются, развалившись на дедовых тулупах, да бабушкино пение слушают. Вот оно счастье, большего и не надо. Но спать пора, потому как только светать начнет, погонит пастух стадо и всю деревню разбудит. Коровы мычат, колокольчики звенят, тут не до сна…

Столько лет прошло.Уж и деревни давно нет. Но отчего же так тянет вернуться, отчего при взгляде на пожелтевшие фотографии так сжимается сердце? Наверное, что-то очень важное помнят и хранят эти умирающие дома, эти леса и болота, эти озера и поля. Иначе и не объяснить, почему от одного взгляда на них ты наполняешься чем-то, что сродни слову духовность…