Три березы за околицей

— Вот здесь они стояли целый день, привязанными к этим березам, Иван Осипович Соколов и Григорий Ильич Гаврилов, когда происходило их раскулачивание, — сказал местный краевед Степан Шумов.

Со Степаном меня познакомил глава села Мохнатый Лог, когда я обратился к нему с просьбой помочь разыскать могилы родителей моего отца и что-нибудь рассказать об их жизни, показав документы «Государственного архива Новосибирской области».

Я потрогал шершавую кору одной из трех причудливо изогнутых старых берез, которые заметил сразу, когда шел с остановки междугороднего автобуса в село.

— А почему их привязали на целый день?- спросил я.

— Чтобы они не оказали сопротивление. Ведь их отнесли к кулакам второй категории.

— Что это значит?

— В январе 1930 года Политбюро ЦК ВКП (б) приняло постановление « О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации», согласно этому документу все зажиточные крестьяне делились на три категории. Во вторую отнесли богатых кулаков и полупомещиков. Главы этих семей арестовывались, все имущество изымалось, а семьи высылались за пределы области. В нашем селе к ним отнесли Гавриловых и Соколовых. У Гавриловых, кроме лошадей, коров, была мельница и кожевенный завод. У вашего деда хозяйство тоже было немалое: табун лошадей, десяток коров, отара овец, маслобойка, жатка, сенокосилка, пахотные земли, сенокосные угодья, амбары. Была и шорницкая, где шили конную упряжь, делали телеги и сани на всю округу.

Что дед был зажиточным, я знал из отдельных реплик, которые иногда проскакивали в разговорах отца. Но о своей жизни в детстве, о родных он никогда не рассказывал и писем на родину не писал, в отличие от матери. Она, уроженка Новосибирской области, попала на Дальний Восток по призыву Валентины Хетагуровой, чтобы строить Комсомольск-на- Амуре. В годы войны уехала из голодного города в деревню, в низовье Амура, где и повстречалась с отцом.

— Что же было потом? – спросил я Степана Антоновича.

-Вечером семьи погрузили на подводы и под охраной отправили в Краснозерск. Там собрали обоз из двадцати семей и отправили в Тайшет.

— До Тайшета путь-то неблизкий!

— Такая была установка.

— Добрались ли до места?
— Я этого не знаю. В документах, которые мне удалось найти, этого не сказано.

— А почему в Тайшет?

— Дорога в вечность.

Звучит жутко, но правдиво.

— А откуда вы знаете об имуществе этих семей?

— В одной из папок документов того времени мне попалась опись имущества, передаваемых во вновь созданный колхоз.

— Почему же их не приняли в колхоз вместе со своим имуществом?

— Такая была установка: в колхоз не принимать. Дома Соколовых и Гавриловых были большими, поэтому в одном сделали колхозную контору, а во втором сельский клуб с библиотекой.

Мы помолчали. Я набрал в пакет земли из-под берез, чтобы высыпать на могилу отца, внезапно скончавшегося от сердечного приступа в семьдесят девятом году, тепло распрощался с краеведом и пошел на Новосибирский автобус.За окном проплывали уже убранные пшеничные поля, по обочинам дороги скакали галки и вороны, что-то клевали, очевидно, зерна, рассыпавшиеся при транспортировке.

«Все как семьдесят лет назад, — думалось мне. — Вот по этой дороге гнали моего деда, бабушку Матрону Антоновну, с тремя юными дочерьми, в далекий Тайшет, чтобы они сгинули навсегда по дороге, потому что осень быстро закончилась, и начались сибирские морозы. Не помогло и то, что их сын служил в РККА на границе Узбекской ССР с Афганистаном. В самом пекле и природном, и политическом», — такие невеселые мысли крутились в голове.

А деда по материнской линии, раскулачили без высылки, потому что воевал с красными партизанами. По рассказам мамы, человек он был далеко не бедный. Забрали всю живность, оставили только одну корову и одну лошадь.

На могилу отца я попал только через год, после сибирской поездки в двухтысячном году.

— Жизнь жестоко обошлась с тобой, Александр Иванович. Вот привез тебе земли с малой родины, которую ты покинул в двадцать девятом году, чтобы никогда не возвращаться. Знал ли ты о судьбе своей семьи? Знал, конечно, но никогда и нигде об этом не говорил, чтобы не навредить своим детям и чтобы на них не косились всю жизнь.