В Блокаду.
Снег огромными хлопьями лёг на ресницы,
Мама ушла нам с братом за долей хлеба.
Может война всего лишь мне долго снится?
Я так давно не видела чистого неба…
Голод уже стал для детей привычкой:
Кости торчат, будто бы мы — скелеты.
Больше не важно: двоечник ты, отличник —
Главное: крошку хлеба найти к обеду.
Смерть ядовито лизнула мои лопатки,
Кости не могут согреться ни на минуту.
Кто-то опять везёт похоронные санки…
Этот парад смертей я не забуду.
Больше не дёргаюсь я от «подарков» немцев,
Брат иногда подолгу ночами плачет.
В каждом из нас бьётся горячее сердце,
Мы еще живы — сейчас это много значит.
Мама пришла. В кармане кусочки хлеба.
Я поделюсь своей половиной с братом.
Если мы до сих пор есть под чёрным небом,
Значит кому-то действительно это надо.
Мой Ленинград промёрзший и похудевший!
Сколько людей здесь навсегда пропало?
Больше не греют последние тёплые вещи…
Я не хочу умирать. Не хочу, слышишь, мама?
Может война всего лишь мне долго снится?
Я так давно не видела чистого неба…
Голод уже стал для детей привычкой:
Кости торчат, будто бы мы — скелеты.
Больше не важно: двоечник ты, отличник —
Главное: крошку хлеба найти к обеду.
Смерть ядовито лизнула мои лопатки,
Кости не могут согреться ни на минуту.
Кто-то опять везёт похоронные санки…
Этот парад смертей я не забуду.
Больше не дёргаюсь я от «подарков» немцев,
Брат иногда подолгу ночами плачет.
В каждом из нас бьётся горячее сердце,
Мы еще живы — сейчас это много значит.
Мама пришла. В кармане кусочки хлеба.
Я поделюсь своей половиной с братом.
Если мы до сих пор есть под чёрным небом,
Значит кому-то действительно это надо.
Мой Ленинград промёрзший и похудевший!
Сколько людей здесь навсегда пропало?
Больше не греют последние тёплые вещи…
Я не хочу умирать. Не хочу, слышишь, мама?