Жигулёвский ноктюрн

Гудок теплоходный звенит посреди первозданного мрака:

Наш “Омик” полночный по Волге, от шквалов лохматой,

Плывёт, разрезая её – и шуршит она, словно бумага.

С тобою вдвоём мы. На палубе холодновато.

*

Под кожанкой дремлем. Вдруг куртка взлетает крылато

Над вскриком твоим – и, наверно, уносится ветром

На круг ледяной многослойного Дантова ада.

Для грешных влюбленных круг этот придуман поэтом.

*

Пытаюсь поймать её, к лееру бросившись резко –

Но полночь зевнула, качнув берега, словно челюсти…

Так, может быть, Паоло, взяв эту куртку, осмелится

Согреть хоть чуть-чуть в ней от снежного вихря Франческу?

*

А нам – в Жигули. В рай лесной, до конца не порушенный –

Не полностью срыт он, чтоб сделаться щебнем полезным.

Но тяжко эдему. Добытчиков кроем бездушных,

К Царёву кургану с бульдозером чтобы не лезли!

*

И – как теплоходик в своей навигации долгой

Стучится мотором в глубины прозрачные, чистые –

Я сердцем стучусь к тебе, к самой на свете таинственной,

С такой незатейливой, в виде ромашки, заколкой.

*

Кругом темнота. Но фатален соблазн шестидневья:

Потом разглядят мир, не Богом рождённый, а нами –

Которым судьба даровала возможность творенья

На крохотном судне, хранимом в ночи маяками.

*

Ещё тишиной волны времени досыта потчуют,

Ещё ни звезды, ни слезы в эти воды не пролито,

И твердь впереди, и труды, и дороги, и прочее.

И годы – такие, чтоб внуками не были прокляты.

*

Поскольку опять торжествует библейская истина,

Когда из любви бытие созидается новое,

Где в Землю врастает и в небе ветвится раскидисто

Бессмертное древо, вселенское и родословное.