Каштаны

Каштаны

Ты смеешься. Когда ты смеешься, мне хочется весь мир превратить в твое зеркало.

В. Набоков «Боги»

Вижу себя в криво привинченном зеркале заплесневелой ванны общаги на Януса Райнуса, 12. Рыхлая, согбенная под непосильным гнетом начерталки и сопромата, фигура. Заспанное, с неизгладимой печатью суток/трое в колл-центре и гитарных посиделок, лицо. «Середина сентября, авитаминоз», — мысли вслух. А в ответ дружное ржание соседок-старшекурок: «Не, Дашк, это акклиматизация». Ударили наотмашь словом, всполошили неугомонный рой бабочек-воспоминаний… 25 августа. Вокзальный родительский фокстрот. Сладкое предвкушение золотой осени – любимого семейного времени года. «Уезжать? Как можно, если каштаны еще не созрели?!» — ныла я, цепляясь за последний благовидный предлог. Каштан – наш универсум, хранитель любви и гармонии. Двадцать два года назад он познакомил маму и папу, подтолкнул друг к другу мягкой разлапистой веткой и зажег для них венчальные свечи буйных соцветий. Через несколько месяцев один заезжий маг накрыл каштан волшебной паутинкой золотисто-алого сердечного света, и под ней налились и окрепли его плоды – маленькие, но крепкие и ладно скроенные домики. Домики любви. Родители поженились в сентябре. Переехали в свой домик-комнатку одиннадцати квадратов в старой-доброй коммуналке. И зажили как те самые в шалаше. Зеркало калейдоскопом отсвечивает картинками тяжелых бесхлебно-бессахарных девяностых, мои школьные бутылкосдаваемые годы; звенят гроши родительских голых окладов, шуршат листы многолетней диссертации, разлучники меня с мамой. Заскрежетала зубами нужда. Контрапунктом – любовь и надежда. И 25 августа – замыкающее, громкое, неизбежное. Кран. Смешались. Вода и слезы. Папа поехал со мной, подбодрить и подтащить рюкзаки с мамиными закатками. Голод он и в Московии голод.

Вижу себя в криво привинченном зеркале с грязно-розовым байковым пуделем отрешенного вида, безнадежно повисшим на раме. Сижу на дорожной сумке семидесятых годов прошлого века. Диспозиция такова: посреди комнаты зловеще возвышается ржавый остов двухъярусной кровати, разбитые тумбочки и дверцы от них валяются по углам, перевернутые стулья-инвалиды в задумчивости примостились у окна, видать, проветриваются…И всем этим хозяйством деловито заправляют тараканы – огненно-рыжие закаленные оппозиционеры и повелители продуктовых сыпуче-грустных судеб. Закаленных в многолетних войнах с изощренным химическим братством, этих борцов за свои права мог взять только напалм. Но до него пока дело не доходило – коменда шибко мучилась от любителей-взрывников и неунывающих зельеварителей.

Стройной шеренгой тараканья дивизия марширует вокруг моей поклажи; сижу и думаю: «А что, если догнать папу и вместе домой, а? До канадской границы за десять минут»… Соседки перехватили. Заболтали. И началась наша совместная акклиматизация. Столкнулись планеты провинциальных юношеских судеб, закружились в тесном фокстроте общего быта, групповых лаб и потоковых тусовок. Чем мы занимаемся конкретно? Ищем абсорбционное равновесие запары и халявы, вычисляем флегмовый коэффициент любовных похождений, экстраполируем процентный состав этанол-вода. По вечерам на 13 этаже данная цифра принимает вполне определенное значение-40. Закон общаги. Компьютерный бред, умный для горсточки избранных, льется нескончаемым потоком из уст Краснова. Параллельно в эти же уста втекает нескончаемый поток алкогольной продукции. Резво жестикулируя ручками, Саня всеми силами пытается увлечь меня в мир жесткого кодинга и провести по нехоженым тропам консоля. Утонула в Linux, ну не моё это. Надоело, одной, так одной. Linux-шлинукс-тьфу. И Southpark смотрите сами и эту вашу, как её…Упячку.

Где Любовь? Это мой. Седьмой. Этаж. Окно. Осень. Каштаны шуршали у Них под ногами. Еще год назад.

Лежу на койке, отдыхаю перед выходом на дело. «Выходом на дело» у нас называется расклейка листовок в вагонах метро. Небезопасно, нелегально, но платят хорошо (400 руб. за 4 ч. работы – неделю можно жить, ну в смысле, что-то кушать). Вспоминаю быль, создаю притчу. Неважно. Хочу, чтобы навсегда. Но слова – кривые, угловатые карлики хмуро стоят в мутном зеркале моей души. Что выйдет.

«Он приносил Ей на свидание сливы из своего сада. Ничего другого не было ни в огороде, ни в карманах. Она взирала преданно и жадно на сочно-янтарные бусы в его руках, но отведать на прогулке побаивалась. Он называл Её Тарапунькой, а меня – Птеродактилем. Они всегда провожали меня на последний автобус, возвращались домой пешком. Каштаны шуршали у них под ногами. Её улыбка давала свет и смысл. Всему. Отражала и поглощала мир и, наконец, сама становилась этим миром».

Брели, устало и нежно опираясь друг на друга, немолодые, с запыхавшимися сердцами. Он читал Ей о воздушном океане без ветрил. Каштаны шуршали у них под ногами, как знаки любви, которую мне еще предстоит найти.