Ксюха

Писатель Васька Писакин сидел за столом на кухне и смотрел на заоконный термометр. Судя по тому, что стрелка фиксировала устойчивый ноль – никаких градусов нынче в природе не было. Во времена таких градусных коллапсов Васька особо ощущал на себе тяжесть иных особенностей атмосферы: грузность её давления и зябкую сырость процента влажности. Если же ко всему этому добавлялась мелькающая в облаках луна и отдалённый собачий вой, то Васька принимал пятьдесят граммов коньяку и начинал готовить себя к подвигу спасения своей легкоранимой музы. Потому как музы в таких климатических перекосах дохнут, как клопы от дуста. Тем более что его муза, наречённая им же Ксюхой, по причине частого чиханья с выдыхаемым «Ксю!», и в комфортных-то погодных рамках балериной не егозила. Сидела себе в тенёчке да помахивала крылышками, колыхая переменную сюжетную облачность.

Вот и сегодня Васька глотнул крепкого, помычал на слякотный октябрьский вечер и призвал к себе своё крылатое недоразумение. Призвать-то призвал, однако никакого ответа не получил. Посидел минут пять, прислушиваясь, а ничего не услышав, подумал: «Уж не померла ли, кормилица?»

Кормилица объявилась после ста пятидесяти грамм и получасовых ауканий. Слетела на стол из эфирных полей, посеменила вокруг сахарницы и, наконец-то, угомонившись, присела на лежавший тут же спичечный коробок. При этом вид она имела вовсе не бодрый – то ли избыточно романтичный, то ли гриппозный. Писакин поначалу даже и растерялся, не зная, как ему в данном случае поступить – проявить ли строгость или же срочно готовить заветное снадобье — каплю мёда на коньяке. А решив, что натуральное лекарство никогда никому не помеха, изготовил препарат на кончике зубочистки и, не приемля никаких возражений, потребовал его слизать. После приёма согревающего, прозрачное существо пару раз чихнуло, крепко высморкалось и, выдохнув, обречённое, — О-о-о…, — приободрилось и даже повело крылышками. Почувствовав лёгкое движение в сюжетных высях, Васька схватил карандаш и стал быстро писать на приготовленном листе. А минут через пять остановился, почуяв неладное.

Он отложил карандаш и, проглядывая написанное, стал тут же его вслух анализировать,

— Ага… Так… Он, она… У неё душевные колики, мечтания и всё такое… И тут сразу же сбоку другая она… А он футболист и ему всё до лампочки… Он в центре, а две они на флангах…

Дочитав до конца, Писакин подпёр подбородок ладонью и задумался. Получался, прямо скажем, конфуз. Ни дать, ни взять – дамский роман. Нервно походив из угла в угол, Васька вновь сел за стол и поглядел на Ксюху. Ксюха сидела на коробке, как дальняя родственница на поминках. Васька вновь взял с блюдечка эликсир на палочке и чуть ли не силком заставил горемычную лизнуть снадобье. После приёма Ксюха откашлялась, громыхнула носом и опять затрепетала крыльями. Писакин схватил карандаш и сделал вторую попытку… Но и она оказалась неудачной. Плюнув на свою писанину, Васька чертыхнулся и уже недовольно посмотрел на свою музу.

И тут в нём что-то переключилось, будто какой-то игрун-электрик одним щелчком, взял да и изменил направление текущих в нём токов. Васька хмыкнул, почесал небритую щёку и поглядел на чихающую барышню совсем иначе. Поглядел и подумал, что вот сидит она перед ним, пусть и эфирная, но всё ж таки барышня. Сидит и плечиками своими вздрагивает. А в глазах её печаль, что тьма на дне шахты. И слёзки у неё текут, и вся в соплях она от нулевых градусов. И хоть туловище у неё и при крылах, и сквозь него на просвет сахарницу видать, а всё одно – дама.

С минуту обдумав увиденное, Васька покачал головой и сказал уже самому себе вслух: «А ты сам-то, дядя Вася Писакин – большая свинья оказывается… Барышня, вон, сколько лет на тебя горбатится, а от тебя ей что?.. Капля мёда с коньяком?.. Скотина ты оказывается, Вася Писакин… Скотина и бессердечный сукин сын…»

А проговорив самообличительный монолог, Васька взял чистый лист бумаги и в уголке, там, где великие оставляют свои посвящения, написал «Моей Ксюхе». И дальше с красной строки – «Стылым октябрьским вечером, на столе у одного малоприятного гражданина, на спичечном коробке, сидело чудеснейшее небесное создание …»