Счастливчик

С ч а с т л и в ч и к.

Безжалостная в своих проявлениях природа была и сегодня верна себе. Идиллическая картина южного буйства, окропленная вчера благодатным летним дождем, сегодня нарушилась шквалистым ветром. Затрепанные в одночасье, ожившие было клумбовые композиции, обласканные матушкой-природой вчера, сегодня поникли в недоуменной позе полного разочарования.

Лапчатые листья платанов, отдавшиесяся без всякого сопротивления злой силе ветра, совращенные в его дьявольском хороводе, покоились теперь бесполезным наметом на чистеньком недавно мощении. Разгоряченные вчера расплавленными пышностями лавочки – сегодня пустели одинокими согбенными фигурами, жаждущими одиночества и переосмысления своего буйного прошлого.

Бывало, после засилья обнаженных тел и он сиживал на одной из лавочек остывающих невостребованным теплом. Творческие нехитрые мысли мирным ройком буравили отживающие клетки, создавая отличный фон для беззаботного отдыха. Правда, подзуживало в левом межреберье, да поднывало от технического несовершенства седалища в крестце, но зато приятно подпекало расточительностью солнца – и то была еще какая-то жизнь, не отравленная пустой суетой.

Сегодня он, покряхтывая, сполз с кровати, чтобы справить нужду, да омыть, больше по привычке, закисающие от старости и бесполезности глаза, да взглянуть ими на мир, который прежде манил бесконечностью. Он лишился последнего счастья — не стало его подруги, как он в шутку называл свою благоверную Люсиль. С ней не стало пустых противоречий, но не осталось и материального прошлого, что разозлившимся шершнем возбуждало болевые точки недоосмысленного прошлого. Незадолго до этого он не смог полноценно творить. Затуманенным взором он окинул безликий мир, рыпнул старыми пружинами кресла, заваливаясь набок при неудачной посадке, одиноко проглотил досаду и удалился в светлый образ танцовщицы Семирадского. Репродукция с картины русского поляка «Танец среди мечей», недалеко от иконы, увела его в мир шального сюжета.

В цокающее на шпингалете окно дышало зноем далекой пустыни. Вырвавшийся из пустоты ураган безжалостно насиловал красивую крону. Под аккомпанемент обезумевшей страсти ветра он улетел на свою старую размеренную орбиту, пытаясь сконцентрировать вопрос в скомканных в бесполезный намет груде мыслей.

Он хотел ожесточиться, хотел разозлиться прошлым, но от пустых усилий лишь утонул глубже в своей незадачливой мягкой сути. Он не мог ненавидеть себя — в нем было больше от добра.

Бездушно молчало эксцентричное небо — молчал скорбный лик иконы, окончательно и бесповоротно бросив его на произвол земной воли, молчал лик А.И. Куприна с единственного Диплома «За пропаганду общечеловеческих ценностей».

— Может быть, это и есть благость Всевышнего, затухая в одиночестве, открыть заветную формулу счастья? — плыл он в радужной атмосфере мыслей.

Дальше мысли спутались, не добравшись до истоков мучающей последние месяцы задачи. Глаза бессмысленно мелькнули по часам.

— Солнце склонилось за соседнюю крышу, значит, пополудни.

Циферблат не обретал резкости. Усилием воли он остановил мельтешащий ракурс.

— Пятнадцать тридцать пополудни, что случилось в это время? — тужился он в усилии вспомнить.

— … В это время я на обочине дороги впервые встретил мою Люсиль. В это самое время, он, посмотрев на часы, закончил тот свой единственный звездный рассказ.

В немой баталии попавшего в круговорот состояния, он мог еще долго истязаться решением ответа, если бы роковой произвол не замедлил тикающий камертон его пылкого творческого сердца.

— …Я Счастливчик! Все в моей жизни было моим собственным выбором…

И кто его знает, возможно, именно это эфемерное облачко творческой мысли подхватил в вывернутую настежь форточку свирепеющий в агонии ветер в тот самый последний момент.