Слегка нервозно

Пиши, что снова встречают атаками. Выкачали… и пожалели. Утешители мира письма. Литературно зато размножать свои линии, разветвлять по книгам охапку деревенских поэтов. Деревянных. Клепают о брошенном «Друге», о взрослой любви. И о кошечках. В двадцать два.

А я маленькая.

Снова советы читать акробатов межстрочных. Тех, что в принципе мало отличий от присланного. Новых, но что-то от Бродского. Ну и кого-то из современности… как его там?

Камень от гальки. Радио в списке, снова стихи. В пример. Я против. Потемневший с экраном лист неохотнее принимает слова. На подбор дрянные. По букве на Backspace. Каждую появившуюся строчку.

Звон в ушах. Они перестали рассказывать мне истории. Которые было легче переносить, переиначивая. Тогда кто со мной разговаривает? Кто это?

Мы устраивались у ледяных от зимы плинтусов. Задирали вверх пятки, уложив меж пластмассовых подлокотников. Я собирала сохлые волосы, открывая уши. В них дышали, и алфавит складывался в нотки на линиях. Стаккато, две четверти.

Мы любили сидеть с кружкой наведённой малины, дышать с подоконника выхлопами. Седьмой этаж. Раньше не думала, что придётся спуститься. Бывало, набивали лёгкие горьким. «Проще приходит». Но мне запретили. Я обещала.

К двум ложился на плечи плед. К трём – рябит половина готовой страницы. Пиши, что опять у окна. Что за ним. Как легко прислониться к пространству спиной. Но рано. Допустим, допустим. Всё, что захочется малевать на белых чуть видных квадратах, собранных в лист. Не увидеть другим. Листы не выдадут.

Пиши о прошлом. Оно-то неисчерпаемо. И окно вновь берёт в темноту рисованные пальцем узоры. Грязными. Каплями. Вниз.

Столько творчества. Боже. Вижу в каждом поэта, прозаика. Сжимают пространство блоками, по кучке из слов. Смешные. Я такая же.

Я тебе вчера говорила: этот сборник – насмешка над автором. А сегодня туда написала. И с тех пор не могу.

Но ты пиши.