Ягоды

— Ты помнишь…

— А ты помнишь…

Мы сидели с Ирой Лукьяновой в кафе и захлёбывались воспоминаниями о нашей далёкой школе.

— Ты можешь вспомнить, — спросил я, — чтобы кто-то открутил ножку учительского стула, намазал указку клеем или обозвал кого бранным словом?

— Нет, — ответила она, улыбаясь, — у нас же в школе… была своя собственная милиция!

— Вот именно! — я засмеялся. — Каждый новичок, переступив порог школы, лично знакомился с директором. «Милица Николаевна!» — представлялась она. Первоклашки испуганно прижимались к родителям. Первая встреча со школой в лице директора сo страшным именем давала им такой заряд законопослушания, что его хватало на долгие годы.

— Милицa! Как мы её боялись вначале и как мы её любили потом, заботливую, весёлую, мудрую. Помнишь, на уроках литературы она читала нам отрывки из Достоевского о каторге и после каждой страницы делала паузу, снимала очки и вглядывалась в наши лица, стараясь определить, насколько мы поняли, что человеку нужно оставаться человеком даже в самых тяжёлых, жестоких обстоятельствах, будь он каторжанином, надзирателем, кем угодно.

— А как Милица Николаевна сумела предугадать кем мы станем! Это же она сказала, что ты будешь педагогом, Ирина Алексеевна, заслуженный учитель! Уверен, что ты счастлива в своей профессии.

Ира неожиданно вздохнула:

— До последних дней я тоже думала, что я хорошая учительница. Но, знаешь, — она понизила голос, — у меня произошло нечто невозможное, произошла история, которую я не могу пережить до сих пор.

— Ты можешь мне рассказать?

— Только тебе и могу. Ты понимаешь, я же пришла к ним… я не вела их… их вели другие учителя. Десятый класс физико-математической школы при Физтехе оказался без классного руководителя и учителя литературы, мне их дали… умные ребята, в большинстве мальчишки, нацеленные на решение конкретных физических задач. Но я же – литератор, я им много читала за эти два года и думала, что мы говорим на одном языке. И вот даю им рассказ Варлама Шаламова «Ягоды» — один из самых страшных его рассказов. Ты же читал его? Помнишь начало, где рассказчик лежал в снегу и, обессиленный бесконечным холодным и голодным днём, не мог поднять сорвавшееся с плеча бревно. Один из конвоиров ударил его ногой в спину, другой — пригрозил, что собственноручно пристрелит его. И он, сплёвывая кровавую слюну, поволок бревно под улюлюканье, крик, ругань товарищей — они замёрзли, пока его били…

— Помню.

— Так вот, комментарии ребят ошеломили меня неожиданным откровенным равнодушием. Я поднимала одного, другого, третьего: «Конвоиры выполняли свою работу». «А как иначе себя вести в таком положении?» «Все замёрзли, хотели есть, спать, конечно, будешь озлоблен на любого за задержку!» Я в замешательстве спросила, все ли так думают. И все кивнули. Понимаешь, все! А ведь мы ходили в походы, ездили на экскурсии, я видела их в разных ситуациях, замечала их доброту, отзывчивость, готовность прийти на помощь… И такие комментарии! Когда урок закончился, я продолжала сидеть. Разговор поверг меня в ужас. Я понялa, что бессильна перед непонятной мне логикой. Один из учеников вернулся. Он подошёл ко мне: «Ирина Алексеевна, вы так не расстраивайтесь, — сказал он, — ну что тут такого, чтобы так переживать! Вы что не понимаете, что уже давно произошло расчеловечивание?»

Ирина горько усмехнулась.

— Произошло рас-че-ло-ве-чи-ва-ние, Яков, а я и не заметила. Вот такая ситуация и ты знаешь, с тех пор я иду к ним в класс, как на битву, но, честно, у меня нет уверенности ни в чём…

Я уловил меру её отчаяния: мы же вышли с ней из одного времени, из одной школы, из одних представлений о жизни, из одной Милицы Николаевны. И я не знал, что сказать ей. Мы вышли на улицу, смеркалось, шёл дождь. Двигались в толпе. Вдруг шедшие впереди стали огибать какое-то препятствие. На краю асфальта лежал мужчина. Кто-то из прохожих останавливался, задерживался на мгновение и устремлялся дальше, кто-то проходил мимо, не задерживаясь. Мы остановились и посмотрели друг на друга… Подошла старушка, наклонилась над телом, выпрямилась и запричитала: «Милицию надо вызывать! Милицию!»