Колыбельная

Я работал тогда на выезде в небольшом тасманийском городке над проектом привязки местных дорог к основной трассе. Компания снимала для меня маленький таунхаус.

По вечерам единственным желанием было забраться под одеяло, где не слышно лязга гусениц экскаваторов, уханья трамбующих снарядов, воплей прораба, обнаружившего ошибку в чертежах. Желание это успешно осуществлялось. Первые две недели. Пока в соседнем таунхаусе не поселилась эмигрантская семья с двумя детьми и собакой. В первый же вечер, аккурат к моему приходу, у соседей начался штурм: детей укладывали спать. Это был кошмар, взбудораживший все таунхаусы в комплексе. Дети визжали, собака лаяла, папа кричал. Бедлам продолжался более часа. Затем зазвучал высокий протяжный женский голос: мама запела колыбельную. Шум утих. В засыпающем мозгу лениво проплыла ассоциация: «Hа вечернем сеансе в небольшом городке пела песню актриса на чужом языке»…

Я стал приходить на ночлег позже, к началу колыбельной. На последнем куплете мирно засыпал. Через две недели мелодия песни полностью растворилась во мне, я постиг её со всеми нюансами, а ещё через две − я точно мог повторить все слова, совершенно не понимая их значения.

Прекрасные тасманийские рассветы я встречал по пути на стройку. Только однажды, имея с десяток отгулов, я позволил себе отоспаться и провести остаток дня дома. Когда солнце полностью осветило все углы моей спальни, за стеной у соседей начался спектакль, подобный тому, что разыгрался в первый вечер их появления. Дети визжали, собака лаяла, папа кричал. Бедлам продолжался более часа. Видимо, утренний и вечерний репертуар у соседей был одинаков и не менялся со временем. Я откровенно заскучал по своему полусонному, но тихому предрассветному маршруту на строительную площадку.

Наконец, суматошное семейство покинуло дом, стало необычно тихо, словно и жизни никакой уже не было вокруг. Два или три часа − ни звука. И вдруг за стеной раздался душераздирающий вой. Оставленный дома пёс выражал свою безмерную тоску. Он пел. Безостановочно. То басом, то сопрано, то с продолжительными переливами, переходившими в подлинный йодль. Вынести такое было выше сил человеческих. Разве что тоже завыть вместе с ним. И я завыл… я громко запел иноземную колыбельную. Пёс сбавил высоту звучания, тихо заскулил и замолк. А я добросовестно исполнил песню до конца и, видимо, без единой ошибки, так как мой слушатель, отлично знавший родную песню и имевший уникальный слух, ни разу меня не прервал.

После моего выступления было тихо до конца дня. Пёс успокоился, почувствовав, что он не одинок. А, может быть, заснул под мою имитацию.

Больше я не оставался дома да и командировка моя подходила к концу. Этот эпизод быстро забылся. Но случай напомнил о нём.

В машине у меня стерео акустика. В городе я её не включаю. Но, когда выбираюсь на трассу, душа просит песен. Так я попал на передачу «Музыка народов мира». Прозвучала заставка, весёлая свадебная песня бродячих музыкантов начала прошлого века, затем ведущий объявил: «А сейчас мы познакомим вас с мелодиями монгольских степей. Послушайте певицу Сарантуяа в сопровождении Лейпцигского симфонического оркестра Гевандхауз».

В кабину со свистом ворвался ветер, налетела песчаная буря, с гиком понеслись всадники, а за ними устремился протяжный высокий голос и полились слова, показавшиеся мне знакомыми. Я прислушался и узнал песню, которую когда-то в Тасмании принял за колыбельную.

И странное дело: песня полна стремительного захватывающего движения ветра, драматической энергии погони, а мне вдруг неудержимо захотелось спать. Я съехал с трассы, заглушил мотор, забрался на заднее сиденье, положил руки под голову и заснул младенческим сном.