Мелодия во мне не умирает

Первокурсников пединститута, как обычно, бросили на картошку. Сентябрь — а уже в виде дождя и мокрого снега. Девчушки осунулись, как старушки. Жалко тряслись в грузовике к месту картофельного «фронта». Верстаков, единственный парень в своей «бабской» группе, мрачно вжался в угол бортовухи. И внезапно в ритме унылой дорожной тряски возникла мелодия:

И мне вдруг небо распахнулось,

И засиял промозглый день…

И сокурсницы Верстака расцвели всеми песенными талантами. По воскресеньям на студенческие концерты тянулись зрители со всех окрестных деревень. С тех пор мелодии в Верстакове не умирали… Начало мая выдалось для него песенно-изобильным. Он был птицеподобен от творческого взрыва и изнурён созерцанием своих небесных слётков, копошащихся в траве. Собрав их в горсть, ринулся с ними прямо на городскую площадь, где выступали именитые артисты. Рослый флотец после «Дня Победы», как боец кулачный, расхаживал на дощатом помосте, предлагая смельчакам помереться с ним песенными силами. В крылатой ветровочке Верстак взлетел на сцену. Страх сковал льдом. Однако он взмахнул руками, как будто выпускал птиц над людским морем.

— «Шумел камыш!..» — сострил заслуженный ансамблист, приняв нежданного «эстрадника» за подвыпившего дурня.

Верстаков деревянно взял у него грушу микрофона, прокашлялся, вызвав смешок в толпе. Поднял глаза к пронзительно синему небу, сияющему, спасающему. Словно глубь вселенская затаённо-рокочуще вздохнула, сдерживая сокрушительный громовой раскат:

То, что было, то было…

Но не сдержала, взорвалась со всей вселенской мощью:

Бой клокочет в крови!

И минута молчания, вечность памяти, единое безмолвное вознесение живых и мёртвых.

Бродит ангел бескрыло

Среди павших равнин…

Тишина сжималась сердечно, взмывала жаворонком в седые небеса — и гремела победным маем… Песенное небо осенило Верстакова когда-то крылом на счастливые муки. Словно лебяжьим пухом оно засыпало его мелодиями. Их, перелётных, он должен был отправить в песенный полёт. И вот он, не Верстак, а Певец.

Над моею могилой

Славят жизнь соловьи…

Пористый космический шёпот, выдох песни… И пушкинское безмолвие толпы. Состязания не получилось. Выученный наизусть флотец-певец, этакий разгульно-удалой, — и неизведанная вознесующая душа.

Напряжение с толпы спало, одобрительный гул всколыхнул её, и кто-то крикнул:

— Молодец!

— Мо-ло-дец!.. — выковалось по-кузнечному весомо.

Да, мужичок в ветровке был воистину своим, из толпы — и ни в чём не уступал заслуженному. Без оркестра, без ничего — один голос. А песня! Душа…

— Песня-то чья? — крикнул вслед уходящему Верстакову флотец. — Кто автор?..