С хлебом и песнями

Папа работал водителем «Камаза», возил зерно. Теперь, когда половина жизни прожита, я вдруг поняла, что эти поездки с отцом и есть самое яркое и любимое воспоминание из моего черно-белого детства, прошедшего под солнцем родного Казахстана…

Папин «Камаз» был похож на большого муравья: умная красная голова — кабина; лапки-колеса, а кузов — трудовая спина, на которой этот муравей таскал огромные тонны хлеба. Да, именно Хлеба, ведь в то время хлебом назывались не только булки в магазине, а зерно, за которое шла самая настоящая Битва. Люди день и ночь пахали, сеяли,а затем и убирали этот хлеб, и всем надо было уложиться в назначенные природой и начальством сроки. Помню, на бортах отцова грузовика каждый год обновлялась надпись, например: «Битва за урожай-1984», только год, понятное дело, каждый раз менялся. Убрать хлеб до проливных дождей, вывезти его на зернохранилища, чтобы зерно не отсырело и не сгнило — цели ставились предельно ясно и чётко.

Вы когда-нибудь видели огромный кузов с пшеницей? Где вам. И я бы не увидела, если б не сунула нос под полог, а там — золотое море одинаковых зернышек… Такие, как маленькие батончики — округлые, с полоской посередине. Как- будто сам Великий Пекарь преумножил эти рыжие батончики и теперь их набралась целая гора! Если попробовать одно зернышко на зубок — твердющее, не разгрызешь. Это пшеница высшего сорта, в Казахстане в то время выращивали именно такую…
За зерном нужно было ехать далеко в степь. Подставляя спину нашего красноголового муравья под раздачу мощному комбайну, кузов наполнялся золотой горой звенящей пшеницы, которую затем следовало везти на элеватор.
Между этими двумя пунктами находился еще один пункт, Караегин, там жила наша баба Шура. Мы приезжали к ней попить чаю с жирными сливками и баурсаками, она жарила их специально к нашему приезду.
Ехать по степи – это что-то фантастическое! Ты видишь ровную линию горизонта, и как будто до нее можно достать рукой, а на самом деле это сотни километров, а ты все едешь и едешь, и конца и края не видно. Идеально ровная степная дорога позволяла отцу держать такую скорость, что можно было даже соревноваться с летящим сбоку ястребком или соколом, и выглядело это так, будто птичка уставала гоняться с машиной и сходила с дистанции.

Пока ехали, он учил меня петь:

«Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно милый мой идет!
На нем защитна гимнастерка,
Она с ума меня сведет…»

Потом у меня обязательно разыгрывался аппетит. А у папы на такой случай в кабине всегда имелась «балетка» — такой чемоданчик, в который он складывал продукты в дорогу.
Вот папа сервирует походный столик в кабине: режет подсохший пшеничный хлеб, на него кладет ломтик соленого сала с прожилками розового мяса и с прилипшими зернышками укропа, чистит чеснок: «Ешь!»
Тушенка, сало, хлеб, лук, чеснок, соль. Тут же можно было найти и кусочек сухой, копченой колбасы, которая хоть и не разгрызалась, но смаковалась наподобие вкусной конфеты. Да, еще мешочек пирожков, которые он покупал в столовой своей автоколонны 2552 перед рейсом. В термосе — вода. Вот этим мы и питались в дороге.
Когда приезжали к бабе Шуре, папа шел к кузову с ведром, запрыгивал наверх и отсыпал для бабиных коров несколько ведер пшеницы.
— Хорош, Генка! — кричала ему баба.
Отец спрыгивал вниз, и мы шли пить чай с баурсаками. Разговоры, баба что-то собирала нам в дорогу, и опять в путь.

В то время в его кабине не было ни радио, ни магнитофона. И вот так, с песнями, мы заезжали то на речку, то в степи тюльпанов нарвать. А когда он ездил один, и если на дворе была весна, то почти всегда из рейса он привозил нам ведро тюльпанов или охапку подснежников.

Спасибо тебе, папа.

***
«Камаза» давно уже нет, и зерна нет, и мы все изменились. Недавно была у родителей. У отца недавно был второй инфаркт… Будь здоров, папа. Я помню тебя молодым и сильным. А ты, наверное, помнишь меня десятилетней девочкой.