Серпантин

Движок моего скутера, взятого напрокат в самом неприглядном переулке во всём Вьетнаме, потому что там дешевле, скоро должен был начать праздновать свой юбилей, а после – выход на пенсию. Я выкручивал газ на максимум, но не увеличивал ничего, кроме шлейфа чёрного дыма из выхлопной трубы. Скутер медленно полз в верх по серпантину.

Константин, мой друг, останавливался и ждал меня – с мотоциклом ему повезло больше.

Разгоряченная езда по узкой раздолбанной дороге в полдень под лучами жестокого солнца и безумный вьетнамский трафик из фур, автобусов и несметных полчищ «байкеров» изрядно нас вымотали. Медленный подъём вовсе стал отдыхом.

Когда жар от выхлопных труб стал обжигать ноги, мы остановились, чтобы перекурить и дать скутерам остыть. Внизу было жарко настолько, что кровь закипала под кожей. Здесь, на высоте около тысячи метров, ветер обволакивал прохладой и погружал в блаженную истому, а джунгли кричали свою причудливую колыбельную.

Из состояния сна наяву нас вырвал рокот мотоциклов. Несколько приближались к нам. Оказалось, это две или три семьи русских туристов. Они остановились рядом с нами, чтобы переброситься парой дорожных фраз, полить водой раскалённые тормоза и движки, утонуть в клубах пара и умчаться дальше.

Стоя на краю дороги, мы наслаждались видом на изумрудное и малахитовое покрывало, простиравшееся на тысячи километров до сверкающего моря на краю горизонта, пытались угадать, что за город виднеется там – Нячанг? Камрань? – и никуда не торопились. Была ещё половина крепкой вьетнамской сигареты.

Потом, спустя пять сотен метров вверх и десяток километров по серпантину, мы оказались на вершине. Тучи здесь висели так низко, что можно было разогнать их руками, если бы не деловитое бурчание грома на соседних горах. Он явно был против нашего вмешательства. «Смотреть, но не трогать!» — раскатилось в хмуром тумане туч.

Здесь же находилась дача Александра Йерсена, того самого французского микробиолога, в честь которого названа добрая половина улиц Вьетнама. Простой двухэтажный дом из дерева без характерной для начала двадцатого века архитектурной мишуры и небольшой сад, который обрывался отвесной скалой. Внутри пахло старым деревом, благовониями, тлевшими рядом с фотографией учёного, уютом и многочисленными историями, благодаря Йерсену, с хорошим концом.

Одно из окон на втором этаже выходило на стоянку. Рефлекторно мы подошли к нему, чтобы проверить, всё ли в порядке с нашими скутерами – хотя что могло с ними случиться на вершине горы, где кроме нас был только персонал кафе внизу? Порыв ветра принёс запах еды и первые звуки песни.

Что это была за музыка! С первых же аккордов она пленила нас, а голос вокалиста отозвался эхом в сердцах. Струны пианино вошли в резонанс с мыслями. Мы скорее спустились вниз, туда, где музыка была громче, чтобы нас поглотили звуковые волны, а на дне океана мы потеряли и нашли себя вновь. Песня звала нас вперёд и вверх. Там можно раздвигать тучи руками и касаться обжигающего льда звёзд, а будущее – большая и светлая дорога, полная смысла, радости и нескончаемых приключений.

Вьетнамцы поставили нам эту песню вновь. Мы наскоро перекусили и, подгоняемые холодным ветром, двинулись в обратный путь. Листок с названием песни я схоронил в самом надёжном месте – в пачке сигарет.

Вечером, когда путь через жаркую пыльную ночь был позади, мы стояли на балконе нашего номера. В животе плескалось вьетнамское пиво, а глаза разъедал густой дым от дешёвых сигарет. Внизу, чуть поодаль, светился редкими уличными фонарями и кострами квартал трущоб. Домами были нагромождённые друг на друга старые грузовые контейнеры или вовсе листы шифера и дырявого брезента. Ветер доносил запахи ужасной вьетнамской еды и жжёного мусора, песни под гитару и счастливый заливистый смех. На телефоне играла та самая песня и всё ещё звала нас туда, где начинаются приключения и настоящая жизнь.

Вынырнув из клуб дыма, Костя сказал:

— Запомни этот момент.

А через несколько минут захлопнулась входная дверь.