Женское счастье

Женский вечер

День долго боролся с вечером. Уже прогнали по селу стадо, а зной никак не хотел сдаваться. Он крепко объял все вокруг — и дома, и деревья, и высокое-высокое, высушенное небо. Наконец, жара начала уступать, и в раскалившемся за день воздухе потекли прохладные струи, перемешанные с цветочным ароматом. Разбуженные прохладой запахи доносились из резного выкрашенного палисадника, в котором стройными рядами цвели флоксы, фиалки и разноцветные «майоры».

По разные стороны палисадника, скрываемые друг от друга разросшимся вишняком, расположились на лавочках две компании. Одну составляли вышедшая после дневных забот «подышать» (а заодно и начесать пуха на косынку) хозяйка палисадника 45-летняя Нина и подтянувшиеся к ней — кто со спицами, кто с прялкой — соседки, другую — собравшиеся «на улицу» девчонки-старшеклассницы. Разговоры на лавочках велись разные: на «женской» больше толковали про засолку огурцов, летнее подорожание сахара, уменьшившееся от жары молоко у коров. На «девичьей» стороне щебетали о новых джинсах, сногшибательной музыке на «сотике» и последнем каталоге косметики.

Вскоре, на «женской» стороне затянули и песню:

Белая роза — свиданья,
Красная роза — любви,
Желтая роза — разлуки.
Я умираю с тоски!

Верила, верила, верю,
Верила, верила я!
Но никогда не поверю,
Что ты разлюбишь меня!

Первой пение прервала Нина.

— Ведь просила паразита, не позорь ты дочь перед сватами. Нет, все одно учудил!.. — кипятилась она, с силой ударяя ческу о ческу. И в очередной раз (на лавочке были новые слушательницы) пересказывала:

— Дали дочери с зятем квартиру в Саратове в новом доме. Поехали мы на новоселье. Я своему в поезде всю дорогу долдонила: не напивайся, как свинья, не показывай свою дурь, я тебе дома за это пол-литру поставлю. Сваты-то у нас, сами знаете, — люди культурные, образованные. Приехали. Квартира хорошая, просторная. Ну, сели обмывать. Мой-то как увидел любимую жидкость, так про все и забыл — стакан за стаканом опрокидывал, пока за столом и не заснул. Отвели мы его в кровать. Так он ночью проснулся по малой нужде и по привычке — на улицу. Он, видите ли, в туалет в квартире не может ходить, это, мол, ниже его достоинства. Тьфу! Ну, выскочил он из подъезда, управился — и назад. Да этажом-то и ошибись! Зашел в чужую квартиру...

— А почему там дверь ночью была открыта? — перебивает кто-то.

— Так ведь новоселье справляли. Заперся он в другую квартиру, там мужик какой-то спит. Мой и командует: «Подвинься!». Тот спросонья подвигается. А этому, вишь, места мало. Он опять: «Подвинься!». Тогда уж мужик вскочил, глаза продрал… Ну ничего, мирно разобрались, привели они нашего странника. А сколько дочери сраму… Эх, пьянчужка! Ведь как болеет с перепоев, а все равно не оказывается!..

— Э, милая, болезнью ты их испугала, — с укоризной машет головой сидящая на складном стульчике старуха. — Мой-то дед, еще когда на Броду жили, однажды захворал. Пошел в больницу. Приносит оттуда микстуру. Я спрашиваю, по ложке иль по две будешь пить? А он схватился за поясницу, кряхтит: «Доктор мне велел как тяжелобольному увеличенную дозу принимать». Ну я, простофиля, деньги на лекарство и даю. Через два дня мне соседка только глаза раскрыла, говорит, он же винищу пьет, только в больничный бутылек переливает...

— Ну и помогла ему красненькая-то? — улыбаются собеседницы.

— А то! До сих пор, как козел скачет, а я вот согнулась через него вся, — оскорбляется на шутку старуха. И тут же, чуть понизив голос, с появившейся в глазах озорной искринкой, продолжает:

— Мне еще мама покойная рассказывала, какой у них в деревне анекдот приключился. Повадился один мужик от жены к вдовушке ходить. А жила его зазноба на взгорье, из всех концов ее хату видать — никак ему не замеченным не прошмыгнуть. Он придумал: в сумерках наденет женское платье — и к ней. Соседи видят, какая-то баба к Дуне, к вдове то есть, ходит, и все шито-крыто… Только как-то раз идет он таким макаром на свидание, а навстречу ему из дальнего колхоза шорник пьяный возвращался. Увидел „бабу“ — и ну ее затевать-заигрывать. Мужику обидно стало — он шорнику по уху, тот — в обратную. И такой мордобой у них начался, что люди на улицу повыскакивали. Видят — мужик с бабой друг друга мутузят. Подбежали, а она баба — да не та...

— Ха-ха-ха! — повисает над лавочкой дружный и немного усталый смех. — Вот уморила!.. Не вовремя он из роли-то вышел… забылся… Ха-ха-ха!

— Это еще что, — после всеобщего хохота начинает почтальонка Люба. — На днях куму в автобусе встретила, она мне пожаловалась. Ее Васька как напьется — так за кулаки. Терпела она, терпела, да в милицию и позвонила. Голубчика на пять суток и определили. Так он, когда домой заявился, взял и в погребе ее прикрыл: теперь, говорит, твоя очередь… Вот и просидела арестанткой почти целый день.

— И что же она? — на лавочке царит возмущение.

— А что она… Отплакала, да и дальше живет. Трезвый-то он мужик добрый, работящий. Да и трое детей — не сиротить же их из-за этого...

— Вот наше бабье терпение! — бунтует до того молчавшая сорокалетняя Лариса. — И зачем только они нам нужны?! Знай бы все наперед — ни за что бы замуж не пошла!

— Ой-ой, ладно — а то мы не помним, как ты за своим Сашкой в молодости ухлестывала. Да и сейчас без него и дня прожить не можешь, — незлобиво осаживает соседку Нина. И та, не обижаясь (тем более по глазам видно, что это правда), вздыхает:

— Вот именно — сколько дней с ним живу, столько и надеюсь, что дальше лучше будет.

— Все мы надеемся, — подытоживает Нина. — На том и держимся...

… На соседней лавочке стараются говорить вполголоса — девичьи секреты не любят чужих ушей. Слышен шепот про дискотеку, слова „провожал“, „целовались“… Девчонки обсуждают новость — Алена влюбилась в Сережку, и он уже дважды провожал ее домой.

— Смотри, по уши не втрескайся, — подшучивают над ней подружки. — А то выскочишь замуж — будешь мужу носки стирать.

— Вот еще, — беззаботно передергивает плечами красавица-Алена, — его носки — пусть сам и стирает. Он меня будет на руках носить и все мои желания исполнять! — полушутя-полусерьезно отчеканивает Алена.

Девчонки на миг замолкают — эти слова застывают в сердце каждой волнующей истомой, розовой мечтой, до которой, кажется, один шаг...

… А единственный мужчина, подслушивающий все разговоры, — слегка пьяный Летний Вечер, как заботливый джентльмен, окутывает плечи дам в мягкий теплый плед и совсем не спешит их покидать. И только когда все расходятся, Вечер неспешно уступает место красавице-Ночи. Она входит в поселок мягкой поступью и принимается за работу — раздает сны, в которых исполняются все женские надежды и девичьи мечты…

Белую розу срываю,
Красную розу дарю,
Желтую розу разлуки
Я под ногами топчу.

Верила, верила, верю,
Верила, верила я!
Но никогда не поверю,
Что ты разлюбишь меня!

Светлана Еремеева.