Загородная прогулка

— Да брось ты грустить! Давай свою лапу, дружище. Всё, я пошёл. На улицу тебя будет выводить соседка, но на всякий случай окно открыто…, – через минуту в двери щёлкнул замок.

Судя по скудному провианту, оставшемуся на кухне, хозяин уехал ненадолго: дня на три – четыре. Он мало понимал, зачем хозяин так часто уезжает, оставляя его одного в этом пустом мире маленькой комнаты. Что поделаешь – у человека так много работы и забот.

День прошёл незаметно. То ли он долго спал, то ли просто показалось. Соседка почему-то не пришла. Наверно тоже занята или забыла о своём обещании. Он не обиделся. Поужинав несколькими кубиками корма из заботливо оставленной пачки корма, снова улёгся на свой коврик, и прокравшиеся в окно сумерки снова навеяли дремоту. Раньше он засыпал крепким, здоровым сном, без каких бы то ни было сновидений. Но теперь во сне часто вздыхал, грезил забытым детством, и просыпался ещё более уставшим и разбитым.

Проснулся, лишь в форточку потянуло утренней прохладой. Забравшись со стула на подоконник, он прыгнул. Прыжок получился некрасивым, плохим, но все-таки это был его прыжок. А, как он умел прыгать когда-то! Но когда это было? Он оглянулся на распахнутое окно. Да, назад будет трудновато. Но прохлада и влага асфальта уже звала его в далёкую забытую сторону, откуда его забрали маленьким и беспомощным, где он учился всему удивляться, и о которой почти не помнил за суетой городской жизни.

Очнувшись только за городом, он наблюдал, как со стороны бора, над вершинами деревьев заискрились первые лучи солнца, как воздух наполнился звуками и запахами, которые навсегда живы в памяти. Его чутье улавливало дух росистой ромашки и горечь полыни. Он помнил все это: и бор, подпирающий пиками сосен небо, и это чудное, прекрасное поле. Захотелось кувыркаться в росной придорожной траве. Он вымок, но был счастлив, бодр и даже захотел есть.

Вот и знакомый домик с палисадником у окон. Кажется, пред взором всё тот же куст смородины в углу двора, где он гонял когда-то цыплят, та же лавочка у калитки. Он долго принюхивался, заглядывая за серый штакетник, потом сел поодаль, надеясь, что всё равно кто-то выйдет со двора.

Его заметили. За калитку вышел старик, сел на лавку и стал то ли ругаться, то ли сетовать на что-то своё, человечье. Он сидел и просто слушал старика. Потом из дома на улицу выбежали два озорных мальчишки и, несмотря на окрики старика, вздумали трепать его за уши. Он охотно согласился потворствовать им. Потом, уже очутившись в кругу набежавшей детворы, совсем позабыл самого себя. До позднего вечера он жил молодой и резвой жизнью. И, кажется, не было никогда ни города, ни тесной комнатушки с прокуренными стенами. Казалось, вновь вернулось детство. Дети кормили его прямо из рук хлебом и варёной картошкой. И казалось, нет ничего вкуснее этого на всём белом свете.

Ночь он проспал на мягком пахучем сене без вздохов и сновидений, совсем не думая о следующем дне. Но к утру, почувствовав прохладу, ощутил снова противную дрожь в мышцах, открыл глаза, и долго с грустью смотрел на яркие краски утренней зари. Потом поднялся, постоял чуть и тихо побрёл полем к городу. Не заметил, как промелькнул пригород, как оказался у открытого окна, такого высокого и недосягаемого. Долго сидел, примериваясь, потом, решившись, прыгнул.

Каким неловким и неуклюжим был этот прыжок. Головой он расшиб раму и почувствовал на миг, как обожгло чем-то шею. Зазвенело разбитое стекло, и он, влетев вместе с осколками, опрокинув стул, упал на пол. Здесь все было по-прежнему – листы исписанной бумаги на полу, заплесневевшие колбаса и хлеб на кухне, и запахи прокуренных стен. Пытаясь идти, поскользнулся и только тогда понял, что поранился о стекло глубоко и серьёзно. Кровь стекала с шеи на грудь густой дымящейся волною.

Щёлкнул замок в прихожей, послышались торопливые шаги хозяина.

— Дружище, ты почему не встречаешь? Что с тобой? О, Господи, да ты поранился!..

Подняться уже не было сил. Припомнилась дорога и деревенские запахи, детские голоса, высокое небо и тенистый смородиновый куст в палисаднике у маленького дома. Он устало прикрыл глаза и словно уснул чутким старческим сном…