Бессонница

Кузякину не спалось. Он ворочался, ворочался, потом решил посчитать овец. Досчитал до пятнадцати и сбился – бараны заволновались, стали перебегать с места на место.

Только с третьей попытки ему удалось пересчитать всю отару. Удовлетворенный Кузякин стал было уже засыпать. Но тут пришел чабан – здоровенный небритый брюнет, и поинтересовался, что это Кузякин делает в его отаре.

— Да вот не спится, — пожаловался Кузякин. – А говорят, когда посчитаешь овец, приходит сон…

— Ну да, а тут пришел я, — буркнул пастух. – Ну и сколько ты их насчитал?

— Пятьсот семьдесят пять штук! – отрапортовал Кузякин.

— Так, а было шестьсот, — задумчиво сказал пастух. – Где еще двадцать пять?

— А я почем знаю? – пожал плечами Кузякин. – Видно, сперли, пока ты где-то шлялся. Сам-то где был?

— Да я это… Только на пять минут отлучился, — смутился чабан. – За куревом сходил.

— А что, оставить за себя некого было? – поинтересовался Кузякин.

— Да вот то-то и оно, что некого, — вздохнул пастух, закурил и гулко закашлял, отчего отара вся разом испуганно подпрыгнула на месте и брызнула врассыпную. – Сын со мной работал, да в армию ушел. Говорит, лучше там строем ходить, чем здесь строить этих глупых баранов.

Кузякин, дослушав его, сбегал и вернул отару на место, подгоняя овец разбойничьим посвистом

— Слушай, у тебя неплохо получается, — похвалил чабан, когда запыхавшийся Кузякин вернулся обратно. – А не хочешь ко мне в напарники? Все равно ведь не спишь…

— Прямо и не знаю, — с сомнением сказал Кузякин. – Как-то это неожиданно.

— Я тебе платить буду. Натурой,- продолжал уговаривать его брюнет.

— Как это? – засмущался Кузякин. – У меня нормальная ориентация, я на женщине женат.

— Дурачок, ты это чем подумал? – ласково сказал чабан. – Я тебе в счет зарплаты овцами буду платить.

— А что я с такой зарплатой буду делать?

— Ну, ты какой-то совсем не такой, — с досадой сказал чабан. – Ты когда-нибудь вообще баранину ел?

— Ну, ел. Я ее, можно сказать, даже люблю.

— Вот, — одобрительно сказал чабан, раздавив окурок о каблук сапога. – Овца – это и есть баранина. Только пока живая.

— Так мне ее что, надо будет… того, как это…ну, убивать, что ли? – потрясенно спросил Кузякин.

— А как же! Добровольно она тебе мяса не даст, — авторитетно заявил чабан. – Разве что только шерсть. И то без особой радости. Ну, выбирай, чем будешь брать зарплату: мясом или шерстью?

— Лучше шерстью, — подумав, сказал Кузякин. Он вспомнил, что его теща умеет вязать, и ей иногда дальние родственники присылали из деревни посылки с овечьей шерстью, которую теща затем азартно теребила и скручивала из нее нить для пряжи.

— Ну, на сегодня твой рабочий день закончился, — сказал чабан. – Ты неплохо потрудился: и пересчет мне сделал, и разбежаться отаре не дал. Так что сейчас мы тебе настрижем зарплату…

Он ловко выхватил герлыгой из отары за заднюю ногу тучную овцу, посадил ее на курдюк и защелкал невесть откуда взявшимися огромными ножницами. С придушенно мекающей овцы шерсть стала сползать, как толстый вязаный свитер.

— Здорово! – восхитился Кузякин. – Я подобное только по телевизору видел. Так австралийские фермеры стригут.

— Как видишь, не только австралийские, — горделиво сказал чабан, по небритым щекам которого струились ручейки пота. — Хочешь попробовать?

— Хочу! – азартно сказал Кузякин. Он тут же оседлал наполовину остриженную овцу и плотоядно защелкал ножницами…

— А-а-а, сволочь, что ты делаешь! – услышал вдруг Кузякин истошный вопль, и очнулся. Он обнаружил себя в супружеской постели, сидящим верхом на жене. В одной руке Кузякин держал маникюрные ножницы, а на кулак другой были намотаны волосы жены. И эти волосы Кузякин пытался состричь.

От увесистой оплеухи Кузякин свалился на пол и жалобно забормотал:

— Извини, пупсик. Не мог заснуть, начал считать овец, и вот…

— Я тебе покажу овцу, козел ты безрогий! – продолжала бушевать его дородная половина. Совсем уже сбрендил со своей пьянкой. Все, перебирайся на диван!

Кузякин безропотно ушел в зал, на диван. И снова не мог долго заснуть: все думал, как там его новый знакомец один справляется с такой большой отарой, и кто же все-таки увел из нее целых двадцать пять овец? А может, уже больше? И Кузякин решил еще раз пересчитать отару…