Странные сны

СТРАННЫЕ СНЫ.

Сон № 1 (воспоминание)

ЧЕЛОВЕК ПРИШЁЛ.

Только глубокий мрак и абсолютная тишина. Пустота. Вакуум. Загадочное присутствие в пределах непостижимого небытия.

Страха не было, а скорее наоборот чувство глубокого умиротворения царило во всём. Нечто вечное и неизменное находилось в недвижимом состоянии.

Однако в какой-то момент вдруг появилось ощущение толчка и плавного приближения к чему-то очень большому, безразмерно ёмкому, контакта с которым избежать было просто не возможно. Нечто подобное окну с очертаниями неправильной формы вдруг оказалось в непосредственной близости так, что можно было беспрепятственно заглянуть внутрь. Туда, где яркий, и вместе с тем, необыкновенно мягкий свет заполнял иное, словно вывернутое на изнанку пространство.

А затем, что-то обволакивающее, тёплое, нежно прикоснулось и, окутало, словно густым облаком. С какой-то неумолимой безвозвратностью оно потянуло к себе или точнее в себя, лишая не только силы, но и самого желания сопротивляться. Странное чувство добровольного примирения с примесью некой фатальной неизбежности овладело всем существом.

Откуда-то из глубины, сначала еле уловимый, но затем всё более отчётливый, и наконец, неповторимо прекрасный, явился звук. Потом ещё, и ещё один. Словно рождаясь поочерёдно, звуки начали выстраиваться друг за другом, пока, наконец, не полилась музыка удивительная по своей красоте.

Следом стала теряться прежняя несоразмерность, а вместо этого возникло ощущение новых осязаемых границ, делавших частью чего-то большего.

Однако это не было подобно растворению чего-то малого в чём-то большом. Оставалось прежнее осознание себя, но уже в новом, поистине фантастическом качестве.

Затем, вместе с ощущением необыкновенной лёгкости, неожиданно пришло овладение, не знакомой ранее, силой собственного разума, которому теперь подчинялось всё.

Чувство абсолютной свободы стало вдруг поистине реальным, и ничто вокруг, не могло нарушить эту удивительную гармонию, возникшую из ниоткуда.

Полёт… Полёт, которому позавидовали бы птицы, имей они возможность быть свидетелями того упоительного безумия, с которым можно было взмывать вверх, а затем стремительно падать, в управляемом силой всемогущего интеллекта, пике.

Границ и запретов не было, и потому не было, и не могло быть страха. Только неудержимая скорость и потрясающая лёгкость умопомрачительных виражей. Только всепоглощающее чувство внутреннего удовлетворения и безраздельного счастья. Безграничное пространство и свобода объединились в этом фантастическом полёте, насладиться которым, было дано теперь.

Взлёт, вираж, пике и полёт неожиданно оборвался с ощущением чудовищного по своей силе удара.

Музыка исчезла, и ей на смену пришел монотонный, ужасный в своём однообразии, давящий гул. Вместе с ним вновь вернулась темнота, сквозь которую лишь изредка прорезались лучи яркого, отвратительно резкого света.

Чувство лёгкости сменилось ощущением неподъёмной тяжести, которая теперь присутствовала во всём. Что-то гигантское, навалившись своим неимоверным весом, не давало возможности пошевелиться. Казалось, ещё немного, и оно безжалостно раздавит то, что ещё несколько мгновений назад было таким невообразимо лёгким и свободным.

И вот тогда пришёл страх. Он появился словно из-за спины, как тень, отброшенная солнцем на земле. Он не был различим, но был беспощаден в неотвратимости своего незваного визита. В одно мгновение он разрушил былое ощущение покоя и абсолютного счастья. Загоняя сознание куда-то вглубь, к неведомым истокам, он лишал права на само существование.

И в этот момент, казалось неизбежной катастрофы, какая-то новая сила с неимоверной жаждой противостояния, вдруг заставила разжаться изнутри то, что безжалостно сдавливалось снаружи. Стремительный поток, ворвался внутрь, разрывая в жалкие клочки останки былого пристанища. Следом всё та же неизвестная сила, с той же неумолимой жаждой и напором вытолкнула наружу, туда, где возникли абсолютно ясные ощущения бытия, присутствия чего-то осязаемого в чём-то абсолютно ограниченном.

Именно в этот момент глубоко в горле родился крик, который принёс ощущение страшной боли. Крик, который мог быть слышен всем, кроме того, кому давящий гул всё ещё не давал возможности слышать. Тому, кто только что пришёл из того самого непостижимого небытия, и вернуться к которому будет потом неимоверно страшно. Именно так, как бывает страшно в памяти вернуться к ужасам пережитой катастрофы.

Холодный пот, прокатившийся по шее, вернул ощущение реальности. Сон растворился, словно густой туман, оставив лишь ощущение боли в ноющем теле, и холодной омерзительной влаги на мокрой подушке.

Сон № 2 (репортаж)

ЧЕЛОВЕК УШЁЛ

Глубокое, болезненное погружение в темноту длится долго. Странные, неразличимые предметы мелькают до тех пор, пока, наконец, не является чей-то, едва различимый силуэт.

Где-то там, на самом краю осознанного бытия виден человек. Монотонно тягучий и какой-то, особенно величественный океан вселенной простирается перед ним.

Человек стоит молча. Его лицо абсолютно неподвижно, и по тому кажется предельно безразличным, хотя в действительности это не так.

Его выдаёт одна, едва заметная деталь. Глаза или, точнее, маленькая горошина-слеза, скользнувшая от уголка глаза к подбородку, такая же одинокая, как и он сам.

Мгновение спустя предательски дёргается, а затем начинает дрожать верхняя губа. И вот одиноко катившуюся слезу догоняет вторая, третья…Ручейки слёз подобно двум маленьким речкам прокладывают свои русла между глубокими морщинами лица. Человек стоит на краю. Человек плачет.

Тихо, очень тихо. Так плачет одиночество. У одиночества нет зрителей, и потому некому оценить по достоинству всю полноту, пережитой им, драмы. Ему не нужны ни критики, ни поклонники. Всё что он чувствует сейчас, касается только его одного. И потому он плачет особенным, безропотно обречённым, немым плачем. Так ноетзастарелая рана, так плачет одиночество.

Но вот в его слезах появляется привкус чего-то солёного и слёзы, словно реки вразливе, покрывают уже всё лицо. Огромный ком, наполненный чувством несправедливости, устремляется в горло, и не в силах протиснуться сквозь узкий коридор, застревает в нём.

Боль, невыносимая боль бесчинствует где-то глубоко внутри, и тогда вырывается первый глухой вскрик, выталкивающий наружу, прочь изнутри, из горла, всё то, что давит, душит, жжет.

Переполняя невидимые границы, обрывки эмоций сливаются в единую массу, и с рёвом вымещаются наружу. В жгучих потоках извергающихся криков, слышны протяжные: «за что?», «почему?». Так плачет обида. Плачет искренне, плачет громко, неукротимо. Она безутешна в своём пораженческом образе. Ей нужны судьи и адвокаты, она нуждается в справедливости и соучастии. Она постоянно взывает к чему-то абсолютному, но, увы, всегда безуспешно.

Плач длится долго, но вот и ему приходит конец. Ранее бушевавший фейерверк источает свои запасы. На образовавшемся пустыре уже слышен только стон. Очень длинный и необыкновенно тяжёлый. Он появляется вместе с болью, и ни с чем несравнимой горечью. Это горечь утрат, несбывшихся надежд. Это похоронный стон, заунывно тянущийся за всем, что безвозвратно утеряно, забыто, оставлено где-товпопыхах, раздавлено или втоптано в придорожную пыль. Неисправимые ошибки. Свои собственные, а не чужие. Неверный шаг, неверный жест, не нужная фраза, и вот уже всё позади и всё не так. А ведь всё могло бы быть совсем по-другому.…

И вот уже не стон, а вопль вырывается из груди, разрывая голосовые связки. Крик, от которого вены, вздувшиеся на шее и на висках, готовы взорваться в любой момент, грозя не поправимой катастрофой.

Океан вселенной бушует. Светопреставление, извержение красок – это то, что творится там, за невидимой чертой осязаемого края, на котором он продолжает стоять.

Но вдруг всё прекращается. И крик, и плач, и слёзы. И вот он стоит уже совершенно обессиленный. В какое-то мгновение он словно вспоминает о чём-то, и вдруг с удивлением принимает свою физическую наготу.

В последнем безвольном желании сделать шаг в бездну, он медленно оборачивается назад, и застывает, видя перед собой потрясающую картину. Перед ним как на ладони, словно изготовленная в макете, извиваясь в изгибах рельефа, появляется дорога. Путь, до боли знакомый только ему одному. И он понимает, что это его жизнь. Теперь она лежит перед ним в рытвинах и колдобинах, размытая дождями его собственных слёз.

Чувство нестерпимой жалости, подобное тому, которым обычно жалеют бездомную собачку, вдруг охватывает его с новой силой. Уже, ни боль, и ни обида, а разъедающая душу тоска, тягучей заунывной мелодией разливается вокруг.

Неожиданно чья-то могучая тень грозно нависает над этим хрупким творением.

«Не сметь, не трогать» — хочется крикнуть кому-то невидимому, желающему посягнуть сразу на это всё. На всё что было. Пусть и не самое лучшее, но неимоверно близкое ему. Всё то, что рождало ту самую нестерпимую боль, обиду, горечь, чувство отчаяния и безысходности.

Он наклоняется, и протягивает руку. Ощущение тепла в ладони заставляет перевернуть её, и тогда он снова созерцает тот же путь, но теперь аккуратно вписанный в её изгибы. Возникшее чувство умиротворения вдруг сменяется нахлынувшей радостью.

Чувство наготы вдруг исчезает, а вместе с тем приходит ощущение значимости и обретения смысла.

Он снова поворачивается. Ни края, ни пропасти, ни каких бы то ни было границ, больше нет. Есть только необыкновенный простор, наполненный первозданной чистотой и свежестью. А ещё появляется неожиданное осознание великой, некогда непостижимой истины.

Яркий, тёплый свет, постепенно заливает собой пространство, растворяя краски и силуэты. И в тот момент, когда всё видимое смешивается окончательно, свет начинает стремительно сжиматься, принимая форму шара. Всё меньше, и меньше пока, наконец, не превращается в маленькую светящуюся точку. Ещё некоторое время она остаётся пронизанной тонким ярким лучом, который вскоре исчезает, словно затянутая нить.

Густая, мягкая темнота. Покой и умиротворение. Загадочное присутствие в пределах непостижимого небытия.

Выдох.

А затем снова глубокий вдох. И снова выдох. Выдох облегчения вслед уходящему сну, который становится продолжением ещё не оконченного пути. Пора вставать. Ведь нужно идти.