Все под контролем

Мне снится морской бой.

– Ты-дыщ! – бьет по ушам залп фрегата, и я просыпаюсь.

Захлопнув дверь, они ушли и оставили меня с больным ухом дома. Тишина сгущается так, что трудно дышать. Я выглядываю в окно: под солнцем искрится снежная целина. Любуюсь ею до тех пор, пока не начинает щипать глаза. Глотая слезы, забиваюсь под одеяло в ожидании лучшей доли.

– Тр-р-рынь! – разрывает тишину звонок. Старорежимный черный телефон всем своим видом дает понять, что пустой болтовни не потерпит.

Вскакиваю, хватаю трубку и слышу раскатистый баритон:

– Алло! Профессор Р-р-разгуляев на проводе.

– Здравствуй, дедуня. Я соскучилась, – ною, держась за ухо.

– Ласточка, как ты? – воркует дед. – Позавтракала? Таблетки приняла?

– Да. – Хорошо, что пунцовых щек по телефону не видно.

– Сиротинка ты моя! Умоляю: продержись до полудня. – Голос делается загадочным: – Когда стрелки сойдутся на двенадцати, с последним ударом часов раздастся звонок в дверь. Знай, это я. И вот еще что, – спохватывается дед, – к моему приходу прочитай «Салтана». Следи за временем.

Время проходит незаметно. Бьют часы. Считаю удары. На десятом откладываю книгу, на одиннадцатом подскакиваю к двери, на двенадцатом хватаюсь за кругляшок замка. Щеглом заливается звонок. Распахиваю дверь – на пороге мой дед. Огромный, в шубе, в шапке кулебякой, с мешком за спиной, похожий разом на медведя и Деда Мороза. Взлетаю в объятиях.

– Ласточка моя. – Дед целует мои щеки, глаза, уши. – Ты почему босая? – Захлопывает спиной дверь и переносит меня на кровать. Встает на одно колено, укутывает в одеяло: – Тебе нельзя переохлаждаться. Сиди тут, грейся.

Но усидеть не могу. Босая Ласточка в коконе со шлейфом как зачарованная движется в прихожую. Дед разоблачается, остается в черной «тройке» с иголочки. Под белейшим воротничком рубашки – бордовая бабочка. По плечам рассыпается львиная грива седых волос. Пышные усы и бороду раздвигает широкая улыбка. Дед пахнет морем, смолой и тайной.

– Замор-р-рили дитя, – возмущается он на пути в комнату. – Одна учеба на уме. Как тут не заболеть? Где полет фантазии, где бесхитростные радости, питающие неокрепшую душу и трепетное сердце? Я вас спрашиваю!

Сажусь с открытым ртом на диван. На последних словах дед смущенно смолкает и развязывает мешок.

– Вот «Аленький цветочек», – вручает мне темно-синий том с золотым тиснением. – Читай и постигай, что есть красота – сосуд она или огонь. Ясно? Нет? Тогда так. Я, как всегда, буду чудовищем, – заваливается дед на диван, – а ты оставайся Настенькой и пугайся меня.

Я разматываюсь, сбрасываю одеяло и делаю круглые глаза.

– Не верю! – гремит дед. – Пижама убивает образ. Сказочная героиня должна быть одета по-русски. – Наслаждается моей растерянностью и с видимым удовольствием достает из мешка сверток.

Я с восторгом наряжаюсь. Щеголяю в лаптях на босу ногу и в сарафане поверх пижамы.

Когда отрепетированный страх уступает место голоду, переходим к сцене трапезы. Ее мы осовремениваем: извлекаем из мешка кукурузные палочки и включаем телевизор.

– «Ну, погоди!» – потирает дед руки. – Посмотрим?

– Мне нельзя, – предупреждаю я. – Там Волк курит. Вдруг я тоже начну?

– Ер-р-рунда, – заявляет дед. – Во-первых, Волк – персонаж отрицательный. А во-вторых, перед тобой некурящий дед. Мой пример – тебе наука.

Мы смотрим мультик, хрустим и смеемся: дед так, что позванивают подвески в люстре, я так, что становится щекотно в ухе. Затем дружно поём про сбежавшую электричку.

Резкий звонок телефона обрывает песню и возвращает боль на свое место – в ухо. Я выключаю телик, дед снимает трубку.

– Что за нелепые подозрения? – рокочет он. – Конечно, постельный… Пушкина. Кого же еще? Съели!.. Выпили. Принял-ла. Все под контролем.

Дед кладет трубку, помолчав, сообщает:

– Родители уже возвращаются. – А я понимаю, что радость ограничена телефонными звонками. – Про лекарства мы и забыли! – сокрушается дед, но тут же лукаво улыбается: – У нас еще целый час и пирожные.

Мы пьем чай, не включая свет. Шторы открыты, и в мерцании рекламных огней дед представляется мне то магом, то пиратом, то рыцарем… Мне так не хочется, чтобы он уходил!

Вновь превратившийся в медведя, дед крепко обнимает меня на прощанье и шепчет:

– Я позвоню.