Графин.

Май сорок пятого года. Война закончилась. Оставшиеся в живых воины вернулись домой, а бабушкин зять Иван ещё не вернулся. Его оставили служить в Германии на пять лет. Он забрал жену Марию, бабушкину дочь, и сына Виктора в Германию.
Бабушка осталась жить на их подворье. К нам она не вернулась, хотя мама её об этом очень просила. Она ответила маме, что не может оставить подворье на произвол судьбы, его просто разорят. Так бабушка прожила год одна, а на другой попросила она маму отпустить меня пожить у неё.

Мама меня отпустила, объясняя тем, что лучше мне пожить у бабушки, чем оставаться каждый день одной в холодной избе, ожидая, пока вернутся из школы Валя или Саша. Так я стала жить у бабушки. Это время было самым счастливым в моём детстве. Я наслаждалась бабушкиной заботой и теплом, а ещё и её достатком.

Тётя Маруся присылала ей из Германии посылки. В них было много вкусненького. Помню печенье, которое таяло во рту, я такого в жизни никогда не пробовала. Ещё присылала она конфеты разных сортов, муку. Особенно меня поразила мука, она была такого белого цвета и внешне напоминала хорошо протёртую белую глину, которой мы белили стены в хате.

Из этой муки бабушка пекла оладушки. Они мне казались необыкновенно вкусными. По воскресным дням бабушка напекала их побольше, и мы с ней ходили к нам домой пить чай с этими оладушками, печеньем и конфетами. Такие дни были для меня особенными. Я так любила пить бабушкин вкусный травяной чай вместе со всеми родными. Живя у бабушки, я очень скучала по маме, сестре Вале и Саше. Поэтому встреча с ними была каждый раз большой радостью.

Подворье тёти Маруси стояло на озёрной улице, у самого яра, окна хаты смотрели прямо на него. Из окон хорошо был виден плёс, он был широкий и очень глубокий. И вдобавок в нём было много воронок, оставшихся после бомбёжки хутора. Купаться в озере было опасно, но мы, дети, купались, несмотря на запреты старших. И в одной из таких воронок однажды я чуть не утонула.

Случилось это во время летних каникул. Валя перешла в пятый класс, а я осенью должна была пойти в первый класс. У Вали была подружка, звали её Мила. Они дружили с первого класса. Отец Милы был учителем русского языка и литературы, и в пятом классе он стал у них классным руководителем. Жили они по соседству с нами. Мила часто приходила к нам, а мы с Валей ходили к ним. Вдвоём с Валей Мила ходила в стадо за нашей коровой. Меня они брали лишь тогда, когда телёнок раньше времени приходил сам домой.

Вот в один из таких вечеров они взяли и меня с собой. Вышли пораньше, чтобы до прихода стада с пастбища искупаться в озере. Хотя мы знали о таком поверье, что на закате солнца нельзя купаться, можно в такое время утонуть, всё-таки несмотря на это мы решили искупнуться. С визгом и криком мы бросились в воду и поплыли наперегонки. Увлеклись и заплыли довольно далеко от берега.
Вдруг мы почувствовали, что нас с неимоверной силой тянет вниз. Стали мы барахтаться и забивать друг друга. Валя каким-то образом оттолкнулась от нас, а за ней и Мила, а меня они забили в воронку.

Рассказывает Валя: «Я выплыла на берег первая, за мной Мила, а тебя нигде не было видно. Стала кричать, звать на помощь, но поблизости никого не было. Бросилась я в воду, плыву. Вдруг вижу, что-то движется под водой. Потом смотрю, твоя голова показалась на поверхности воды. Не успела я подплыть к тому месту, как снова ты исчезла под водой. Ну, думаю, всё, утонула. А через некоторое время опять показалась твоя голова, но уже ближе к берегу. Я быстро поплыла к тебе, но ты опять исчезла из виду. Но меня уже успокоило то, что ты продвигаешься к берегу. Значит, из воронки ты выбралась. Потом вижу уже твою спину. Кричу: «Зинка, ты уже у берега, поднимайся!» Но ты продолжаешь ползти по дну. Так и ползла, пока на сушу не выползла. Только потом уж поднялась».

Когда я выбралась на берег, Валя была уже там. Она бросилась ко мне, плачет от радости, обнимает меня, целует и спрашивает: «Да как же ты выбралась из воронки?» А я ей отвечаю: «Да так, по-топориному, на дно». – «Как «по-топориному»? – «Да так, — отвечаю я ей. — Когда я поняла, что не смогу выплыть из воронки, стала карабкаться по дну. Поднимусь наверх, схвачу воздуха, посмотрю, где берег, и опять на дно. И опять ползу, а дно осклизлое, не раз обрывалась вниз».
Но я всеми силами продвигалась вперёд. Снова схвачу воздуха и опять на дно и ползу, как рак. Уже чувствую, как припекает солнце спину, а я боюсь подняться из воды, так и ползла, пока совсем не выползла на сушу. Сама до этих пор не понимаю, какая сила заставила меня бороться. Видно, было не суждено мне утонуть.

В этом озере мы не только купались, но и ловили раков, а зимой катались на деревянных корытах вместо санок. Они неслись вниз, а потом по скользкому льду с такой бешеной скоростью, что ветер свистел в ушах. Ах, как нам было весело!

Когда я жила у бабушки, у меня появились подружки – Маня и Пана, соседские девочки такого же возраста, как и я. Они приходили ко мне играть, а я старалась их угостить конфетами или печеньем. Бабушка заметила, что в сумке конфеты убывают. Она подвесила эту солдатскую сумку со сладостями к потолку. Но я их и там доставала.

У бабушки была подруга, работала она завпочтой, жила в доме при почте. Звали её Ольга Никифоровна. Она воспитывала внука Васю, сироту. Сын её и невестка погибли во время войны. Сама она была инвалидом, у неё болели ноги, с большим трудом передвигалась. Вот бабушка и помогала ей по хозяйству.
Иногда в свободное время они устраивали чаепитие, и бабушка брала меня с собой. Ольга Никифоровна хорошо играла на гитаре и прекрасно пела. Особенно проникновенно пела она романсы. Хоть я была ещё маленькой, но эти романсы запали мне в душу, я очень любила их слушать.

Кроме романсов они с бабушкой пели песни. Песни были разные – весёлые и грустные. Часто они плакали, меня это очень волновало. Однажды я спросила: «Бабушка, а почему вы плачете? Ведь вы так хорошо пели песни и вдруг заплакали». Моя бабушка мне и говорит: «Плачу я, унучечка, потому что эта война забрала у меня сына, а у вас отца, а бабушка Оля плачет, потому что у неё тоже погибли сын и невестка, Васины папа и мама. Вот мы и плачем о вас, сиротах».

Иногда бабушка уходила к Ольге Никифоровне одна, а я оставалась дома. Ко мне приходили подружки – Пана или Маня, а иногда и обе вместе. Тогда мы затевали интересные для нас игры. Так как была зима, мы часто играли в хате. На этот раз пришла ко мне Маня. Стали мы играть мячом в зале. Бросали его друг другу и ловили. Вначале играли очень осторожно, а потом разыгрались и забыли об осторожности. Мяч был из воловьей шерсти, твёрдый и тяжёлый. Бросила очень сильно мяч Маня, а я его не поймала. Он полетел на подоконник, а там стоял большой старинный, очень красивый хрустальный графин. Мяч угораздило попасть прямо в него. Графин упал и раскололся на две части. Маню тут же «как мыл ухватил». Убежала, оставила меня одну с разбитым графином.

Я знала, что этот графин был очень дорог бабушке, она берегла его как зеницу ока. А тут на тебе – разбили! Думаю, что же мне делать, как исправить положение? Понимаю, что уже ничего нельзя сделать, но думаю: а вдруг его можно склеить? Нужно просто соединить две части, а вот чем их склеить, не знаю.
Вспомнила я, как бабушка мучной кашицей клеила бумажные полоски к рамам, чтобы не дуло. Может, и я сумею склеить части графина этой кашицей? Взяла муки, разболтала в воде и стала склеивать. Долго возилась, но из этого ничего не вышло. Тогда я смыла эту мучную массу с частей графина, соединила их и продвинула в угол подоконника. Графин не рассыпался. Вот и хорошо, думаю, пусть стоит, пока бабушка сама не заметит, что он разбит.

Бабушка вернулась домой. Я ей ничего не рассказала, а она и не заметила, что графин разбит. Вечером перед сном, как и обычно, бабушка стала молиться, а я начала за ней повторять молитву «Отче наш». Бабушка удивилась и порадовалась, что я стараюсь запомнить молитву. А я решила, что нужно запомнить молитву и молиться, чтобы боженька помог мне.

Почти неделя прошла, и вот бабушка собралась делать генеральную уборку в комнатах. Протирает пыль, моет стёкла и посуду. Ну, думаю, всё. Дойдёт бабушка до графина, станет его протирать, и всё обнаружится. Стала я тихонько молиться, а сама одеваюсь. Бабушка заметила, что я молюсь и одеваюсь.
— Куда это ты, Зина, собралась? — спрашивает она меня.
— Да погуляю, бабушка, — отвечаю я ей.
— А молишься чего?
— Да я просто повторяю молитву, чтобы не забыть, бабушка.
— Ну, хорошо, унученька, это надо.

А я уже оделась, стою у порога, думаю: если боженька не поможет, убегу домой. Слежу за бабушкиными действиями. Вот уже она подходит к окну, протирает подоконник и берёт графин, одна часть его у неё в руках, а другая падает.
— Да головушка горькая! — запричитала бабушка, — Зинка!
А меня уже и след простыл.

Прибежала я домой. Валя одна дома. Посмотрела на меня и говорит:
— Зинка, что-то ты сама не своя, какая-то переполошенная. Что случилось?
— Да я графин разбила. Уже неделя тому назад, а сегодня бабушка затеяла уборку и обнаружила это. Вот я и убежала.
— Зря, — говорит Валя. – Не надо было убегать.
— А что, надо было ждать, чтобы бабушка за ремень взялась? Нет уж, дудки! Вот я и убежала.
— Да, — говорит Валя. – Сейчас ты убежала домой, а вечером вернётся мама с работы, а бабушка придёт к нам и всё расскажет. Как ты думаешь, лучше тебе будет? Так что подумай.

Я промолчала, думаю: а ведь Валя права, хуже мне будет. Вернусь-ка, думаю, лучше к бабушке, расскажу ей, как было дело. Она меня поймёт.
Прихожу, а бабушка как села ещё при мне на табуретку, так и сидит. Даже моего возвращения не заметила. Мне так её жалко стало. Тихонько подошла к ней, сама плачу, обнимаю её и говорю:
— Бабушка, я вижу, что тебе очень жалко этот графин. Он что, такой дорогой? Прости меня, я не хотела его разбить, а вот так вышло.
И рассказала ей, как всё это случилось.
— Бабушка, а я, как вырасту, обязательно куплю тебе такой же, ты только не плачь, — говорю я ей.
Бабушка обняла меня, гладит по голове, а слёзы у неё текут по щекам ручьём. У меня сердце сжалось, подступает комок к горлу. Я тоже плачу навзрыд. А она мне говорит:
— Успокойся, унученька, не плачь. Я тоже не буду плакать. Только такой уж ты никогда не сможешь купить. Ведь это память, единственная память о твоём дедушке Саше. Он мне его подарил на годовщину нашей свадьбы, а память купить нельзя, её можно только беречь. Ну да ладно, хорошо то, что ты это поняла, а память о дедушке мы сбережём в наших сердцах.
— Да, бабушка, обязательно сбережём, — пообещала я.

Вечером мама с Валей пришли к нам. Мама ругать сразу не стала. Выпроводила нас с Валей в другую комнату, сами долго разговаривали, нас не звали. Я очень волновалась и с опаской ждала, что же скажет мне мама. Наконец она позвала меня к себе.
Подхожу к ней, понурив голову, а она мне и говорит:
— Хорошо, Зина, что ты поняла, что графин для бабушки был очень дорог как память о дедушке вашем. Это очень важно, но меня беспокоит другое. Ведь ты хотела утаить, обмануть бабушку. Вот это обстоятельство меня больше всего волнует.
— Да, мама, я сначала не понимала и боялась наказания, вот и хотела скрыть это. Мне сейчас очень жаль, что так случилось. Я понимаю теперь, что графин был дорог бабушке как память.
Мама и говорит:
— Доченька, я очень рада, что ты правильно всё поняла. Конечно же, мы будем хранить в сердцах память о дедушке Саше и о дедушке Абраме, и об отце, и обо всех погибших жителях хутора. А сейчас пойдём пить чай, слышишь – бабушка нас зовёт.

К этому времени бабушка Аня и Валя накрыли стол к чаю. А чай у бабушка был всегда вкусный, она по своим каким-то рецептам заваривала травяной чай. Траву для него она всегда собирала в мае. Меня тоже приучила к этому. Я и сейчас собираю траву в мае для чая. Завариваю по своему рецепту, бабушкин я не помню, но всё равно его с удовольствием пьют мои домочадцы, а особенно, когда кто-нибудь прихворнёт.