Грозовое небо

То лето выпало у нас в Прииртышье дождливым. С «гнилого» угла – так мы называли северо-западную сторону, откуда в основном шло ненастье, — по сумрачному небу ползали почти черные, грохочущие и прорезаемые ослепительными зигзагами молний тучи, и на луга, деревню, расстилающуюся за нею степи обрушивались потоки воды.

Эти дожди никак не давали закончить важную сельскую страду – сенокос. И потому, как только выпадали погожие деньки, устраивались воскресники по вывозу с лугов и скирдованию на огромном совхозном сеновале накошенного и находящегося в копнах сена. На эти воскресники привлекались все свободные от других работ мужики.

В тот день был очередной такой воскресник. Я, тогда совсем еще пацан, находился у себя во дворе и мастерил жерлицу для ловли щук на озере, когда небо в очередной раз потемнело и с «гнилого угла» вновь наехали мрачные, блещущие изломанными копьями молний и грохочущие громовыми раскатами тучи.

В этот раз они неслись как-то криво, мимо нашей деревни, зацепив своим краем лишь то место, где располагались дойная ферма и сеновал. Потому я не, обращая внимания на ворчание туч, не ушел со двора, а, высунув от усердия язык, продолжал выстругивать из белого куска пенопласта поплавок. Внезапно с той стороны, куда уползли тучи, раз за разом грохнуло так, как будто долбанули из пушек. А спустя какое-то время по деревне разнеслись крики: «Сеновал горит!».

Я тут же залез на крышу бани и увидел: точно, над сеновалом клубится густой дым, сквозь который пробиваются взлетающие к небу языки пламени. Народ побежал в сторону сеновала. Скатившись с крыши, понесся туда и я.

До сеновала было, может быть, метров триста, и потому всего через несколько минут я был уже там. Зрелище было ужасающим. Длинная, метров на двадцать, скирда полыхала, как будто ее кто облил бензином – а ведь сколько дождей перед этим прошло! Рядом с криками суетились мужики.

Они занимались непонятным делом – длинным шестом, образованным из двух вырванных из изгороди сеновала жердин, скрученных проволокой в месте нахлыста, шуровали в полыхающей скирде, явно пытаясь что-то оттуда достать.

Но жар от горящей скирды был такой, что на мужиках начала дымиться одежда и тлеть волосы и они после очередной неудавшейся попытки пятились назад, вытаскивая из скирды уже загоревшийся конец своего самодельного орудия.

— А чё они там шарят? – спросил я прибежавшего на сеновал раньше меня соседа Кешку.

— Дядю Витю молнией убило, — сумрачно сказал Кешка. – Да вон, его даже видно.

Я присмотрелся к пылающему верху скирды, и меня всего передернуло: в гудящем пламени можно было разглядеть торчащие к небу черные руки, сжимающие почти прогоревший черенок вил. Еще миг, и черенок прогорел окончательно и малиновый, раскаленный железный четырехзубец вил упал в гудящее нутро скирды.

И тут взревел тракторный двигатель. Перед этим отогнанный за изгородь сеновала «Беларусь» с навешанным на него стогометом, управляемый дядей Мишей Маскаевым, устремился, разламывая остатки деревянной изгороди, прямо к тому месту горящей скирды, откуда мужики безуспешно пытались достать погибшего дядю Витя – отчима моего одноклассника Вовки

— Куда? Стой, сгоришь! – закричал бригадир Ермек Бейжапаров, став на пути трактора со скрещенными над головой руками. Да, трактор-то у дяди Миши был весь в потеках масла, и бригадир хорошо понимал, что тут недалеко до очередной жертвы этого проклятого ненастного дня.

Не мог не понимать этого и сам тракторист. Но он упрямо помотал головой и скорость не сбавил. И, подняв кверху блестящие длинные зубцы стогометателя, с ходу врезался ими в горящую скирду, как раз под то место, откуда еще недавно торчали черные руки дяди Вити.

А потом были его похороны, отставного офицера-авиатора, переехавшего к нам в деревню с семьей всего три или четыре года назад из Белоруссии. Капитан Виктор Негрей когда летал, в небе много лет был как дома. И вот спустя годы оно его убило. И это было так несправедливо, что многие на похоронах плакали именно от этой несправедливости…