Виктор Рябов. Самара близкая навсегда
Виктор Васильевич Рябов – большая личность в исторической науке. Вместе с научной работой он внес существенный вклад и в отечественное высшее образование. Щедрой души человек, Виктор Васильевич передает опыт и знание молодежи – студентам и преподавателям МГПУ, одного из лучших вузов столицы.
С уверенностью могу сказать, что Виктор Васильевич Рябов – гордость нашей Родины. Мы гордимся, что он наш земляк. Помимо огромной работы в университете Виктор Васильевич на протяжении пятнадцати лет возглавлял «Самарское землячество» в Москве. Ему удалось собрать вокруг себя большой круг единомышленников, которые реально помогают своей малой родине, много делают для развития и процветания Самарской области. Виктор Васильевич и сегодня активно работает в президиуме общественной организации, являясь Почетным президентом РОО «Самарское землячество».
Анатолий НАЗЕЙКИН, президент РОО «Самарское землячество», председатель Профсоюза работников связи России
Виктор Васильевич Рябов
Президент Московского городского педагогического университета, заведующий общеуниверситетской кафедрой всеобщей и российской истории, доктор исторических наук, профессор, действительный член РАЕН, Петровской Академии, Международной академии информации, информационных процессов и технологий, Международной академии наук, образования, промышленности, искусств (Калифорния, США), член-корреспондент РАО, член Российского Союза ректоров, член комиссии по присуждению премии города Москвы «Легенда века», Почетный Президент общественной автономной организации «Самарское землячество».
Родился в 1937 году. В 1956 году закончил среднюю школу в селе Усинское Шигонского района Куйбышевской области. По окончании в 1961 году исторического факультета Саратовского госуниверситета им. Чернышевского – на комсомольской работе в Куйбышеве, затем в очной аспирантуре МГУ им. Ломоносова, на партийной и преподавательской работе.
С 1973 года – ректор Куйбышевского государственного педагогического института, в 1977-1984 годах – ректор Куйбышевского госуниверситета, в 1984-1985 годах – секретарь Куйбышевского обкома КПСС.
С января 1986 года – зам. зав. отделом науки и учебных заведений, зав. гуманитарным отделом ЦК КПСС. После августа 1991 года – профессор РГГУ, проректор по научной работе Российской академии управления, начальник отдела научно-технической политики Министерства науки РФ. С 1 марта 1995 года – ректор-организатор Московского городского педагогического университета.
Заслуженный работник высшей школы Российской Федерации, лауреат премии Правительства Российской Федерации в области образования, награжден значком «Отличник просвещения СССР», медалями ордена «За заслуги перед Отечеством» первой и второй степени, орденами «Знак Почета», «Трудового Красного Знамени», почетным знаком «Звезда Н. Винера», многочисленными медалями. Под его научным руководством подготовлено 16 докторов и 50 кандидатов наук.
Виктор РЯБОВ:
– Удачи и кризисы, радости и разочарования, слезы радости и горя – это все жизнь. В четыре года я в последний раз увидел отца – началась Великая Отечественная война. В 1942 году мама получила похоронку, оставшись одна с тремя сыновьями. Чтобы как-то ей помочь и прокормиться самим, старшие братья оставили школу и стали работать в поле. За огород площадью в пятьдесят соток и за все, что на нем росло, отвечал я, дошкольник. Что такое «пахать» в прямом и переносном смысле – знаю с детства. В восемь лет пробовал учиться в школе, но там мне не понравилось, и я просто ушел. Мудрая мама тогда сказала: «Значит, рано еще». А с девяти лет началась сознательная учеба, которая давалась легко. Я прочитал все книги в школьной библиотеке, схватывал все на лету, особенно любил физику и математику…
Я очень люблю студентов! Мне кажется, я до сих пор один из них! Приезжая в Самару на вручение дипломов молодым педагогам, общаясь с родными, с друзьями, с коллегами, я стараюсь побывать в своем родном селе, вдохновиться энергией Волги. На ней я вырос, плавал, тонул, – этого всего забыть нельзя. Кстати, с женой я познакомился в своем селе! Мы дружили со школы. В памяти, как в калейдоскопе, мелькают картины на реке Усе и губинские холмы. Четыре года комсомольской работы в Куйбышеве. В 1973 году, в 36 лет, стал в Куйбышевском государственном педагогическом институте одним из самых молодых ректоров Советского Союза, а в 1977-1984 годах возглавлял Куйбышевский государственный университет. Был построен аудиторный корпус, введены в эксплуатацию столовая и второе общежитие, улучшилась материально-техническая база вуза.
В период работы в ЦК КПСС в 1986-1990 годах я был очевидцем того, как умирала КПСС, умирала сверху. Я многое видел. Знал всех членов Политбюро и секретарей ЦК. Мой отдел курировал работу АН СССР, отраслевых академий, Гособразования, Министерств науки, культуры, здравоохранения, Госкомспорта. Судьба подарила мне возможность стоять у истоков нового государственного вуза – Московского городского педагогического университета… Уже больше тридцати лет я не живу в Самаре, но все это время я тут. Будто вчера бегал босой по селу, будто вчера впервые читал лекцию студентам, будто вчера начал руководить вузом. В Москву отсюда я возвращаюсь другим человеком…
Виктор ГОЛЬЦОВ, выпускник аспирантуры Куйбышевского госуниверситета 1987 года:
– Виктор Васильевич – опытный педагог, непревзойденный организатор образования. Он был строг и справедлив. Указывал на недостатки и умел поддержать. Учил сосредотачиваться на главном и не размениваться на мелочи. Общение с ним было для меня огромной профессиональной и жизненной школой.
Игорь НОСКОВ, доктор педагогических наук, профессор, ректор СамГУ в 2009-2014 годах:
– Виктор Васильевич открыл и возглавил в Куйбышевском госуниверситете диссертационный совет по истории КПСС, теории научного коммунизма, как ректор способствовал стремительному развитию научных школ, лабораторий, кафедр молодого вуза. Не случайно ученый совет госуниверситета присвоил Виктору Васильевичу Рябову звание первого Почетного профессора. Он был избран депутатом Куйбышевского областного Совета и председателем комиссии по народному образованию и науке. Виктор Васильевич был моим научным руководителем в работе над кандидатской, а затем и над докторской диссертациями. Он остается моим наставником и по сей день.
Галина КОЗЛОВСКАЯ, доктор исторических наук, профессор, руководитель Самарского филиала МГПУ:
– Когда мы с Виктором Васильевичем открыли центр развития образования в Самаре и вручали дипломы первым выпускникам, в зале было около трехсот человек. Кто-то сказал: «Встаньте, пожалуйста, те, у кого диплом о первом образовании подписан Рябовым». Встала половина присутствующих. «А у кого диплом о втором высшем подписан им?» Встала вторая половина. Мы все – ученики Виктора Васильевича. Такой организатор науки встречается раз в сто лет!..
Из книги Виктора Рябова «Жизнь в ЦК, или ЦК изнутри»:
В конце 1985 года в Куйбышеве пошли слухи, начались разговоры о моем назначении в ЦК. В обкоме готовились к очередной областной конференции. С первым секретарем обкома Е.Ф. Муравьевым у меня за два года работы в роли секретаря были стычки по разным вопросам. Он очень ревниво относился к авторитету в области того или иного руководителя, особенно секретарей обкома. С одной стороны, хотелось от меня избавиться даже за счет выдвижения в Москву, с другой стороны, не хотелось, чтобы я работал в ЦК и нес не ту информацию о нем в центр. Меня даже на первые вызовы на беседу в ЦК по поводу перевода Муравьев не отправлял в командировку. И только во время январской областной партконференции по звонку секретаря ЦК по кадрам Г.П. Разумовского меня срочно отправили на собеседование в ЦК. Готовился очередной XXVII съезд. Состоялась встреча с В.А. Медведевым и А.Н. Яковлевым. Минут тридцать за чаем расспросили меня о делах в области, о моем видении проблем общественных наук, поговорили о дефиците масла, мяса в Куйбышеве, мне было предложено занять должность зам. зав. отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС.
Когда я находился в Москве, жена позвонила вечером и сказала, что звонили из обкома, просили принять пакет с пушниной из Сибири, заказанный якобы мной. Я сказал Марии, чтобы она ни в коем случае ничего не брала, так как я ничего не заказывал. Это была провокация. Ее цель – сорвать мой переезд в Москву.
В январе 1986 года я вышел на работу на Старую площадь. Сначала жил в гостинице, а в марте получил квартиру на Второй Тверской-Ямской, около Белорусского вокзала. В марте я попал в одну забавную историю и тогда же от третьего лица написал по этому поводу рассказ.
Умытый снегом
Он давно вынашивал эту идею. Пожалуй, всю жизнь. Еще в детстве, в пятом классе, написав однажды очередной стишок, который заканчивался удивительной, как ему казалось, рифмой «В Союзе нашем жизнь течет ручьем горячим». Он мечтал о писательстве. Иные вещицы посылал в журналы, газеты. Кое-что печатали. Но жизнь шла своим чередом, путь стал иным. Душа была неспокойна. Когда самое неудержимое желание, даже не желание, а что-то подобное скоротечной болезни, требующей немедленного вмешательства хирурга, он почувствовал с годами, когда ему было под пятьдесят. Ему захотелось как-то обозреть свою и чужую жизнь, чтоб о ней узнали, чтоб выплеснуть все – и доброе, и злое. Ведь все призывают к правде, но очень редко говорят правду. Так же, как готовы любить все человечество, но не конкретного человека.
В тот день Москва была мрачной. Стояли первые дни марта 1986 года. И не зима, и не весна. Сама погода была тревожной, неустойчивой, как этот беспокойный, безумный мир. Утро было мятущимся. Ветрено и немного снежило.
Он встал поздно, в десятом часу. Обычное утро обычной субботы, рабочей для него. В десять он был на работе. Субботы были тихими днями, можно было почитать спокойно почту, поговорить по телефону с Куйбышевом, где у него остались все друзья и родные. В эту же мартовскую субботу он и стал писать. Вот уже два месяца, как он москвич. Именно в субботу его часто охватывала невыносимая тоска, она жгла и давила, вызывала слезы и головную боль. Пока он жил один, без семьи. Несколько дней назад переселился в один из особых краснокирпичных домов в районе Миусской площади, где Фадееву памятник поставлен. Мебели в квартире еще не было, пахло московским лаком. Тихие шаги гулко отзывались эхом в пустых комнатах.
Московская адаптация шла тяжело. Новые люди, мозаика взаимоотношений и связей, всезнающих и всеумеющих проныр. Кое-какие знакомства не спасали. Как ни верти, кругом один. Чувство глухой ямы, замкнутого пространства он особенно почувствовал три дня назад, в среду, когда попал в дикую ситуацию.
Пришел домой поздно, часов в девять вечера. Закрыл входную дверь защелкой. Как всегда после работы, стал переодеваться. Снял костюм и повесил на спинку стула, единственного в квартире, взятого внизу у дежурной. И, не успев взять с чемодана спортивный костюм, зашел в трусах и майке в ванную. Помыл руки, вышел из ванной и автоматически зашел в комнату, которая выходила во двор, в которой балкона не было.
Но прежде надо описать квартиру, чтобы все было понятно. Она была в новом, хорошем доме на восьмом этаже. Просторная прихожая и холл, где затем смогла расположиться довольно большая библиотека. Четыре отдельные комнаты, кухня, три темных кладовки. Широкий коридор с встроенными шкафами. Туалет и ванная между двумя комнатами, одна из которых предназначалась для спальни, другая поменьше – для кабинета. В ней-то и стоял только что поставленный телефон. В комнате не было ничего, кроме телефонного аппарата, стоявшего на подоконнике. В спальной комнате стояла раскладушка, взятая у знакомых москвичей.
Итак, выйдя из ванной, он зашел в свой будущий кабинет, привычно включил свет правой рукой, а левой – жестко притворив дверь. Подошел к окну, посмотрел в темноту улицы. Взгляд упал на телефон. Аппарат был наш, советский, обычный. Поднял трубку, услышал зуммер. Звонить было некому. Были знакомые в Москве. Но не было настроения звонить. Было мрачное чувство одиночества в этом огромном и шумном городе. В Москве два месяца, уже хорошая квартира. Правда, некому позвонить.
Уже пятьдесят. Друзья в эти годы, как известно, не приобретаются. Они-то и есть жизнь. А Самара далеко. Все это пролетело в голове так, мимолетом. Положил трубку и пошел из комнаты. Но ручка двери как-то беспомощно зависла, а дверь не шелохнулась. Он понял, что оказался в ловушке. Ручка разъединилась со стержнем, который фиксировал запор. Изнутри дверь нельзя было открыть. Выбить тоже нельзя – она открывалась внутрь. Дверь дубовая, сороковка. Сломать невозможно.
Представьте его положение. Пустая квартира, пустой подъезд. Он вселился первым. В комнате ничего, кроме паркетного пола, покрытого лаком, и телефонного аппарата. А он раздет почти догола. Хорошо, что тепло в комнате. Мелькнула спасительная мысль. Могло быть хуже, если бы это произошло в туалете, ванной. Здесь же есть окно, хотя и восьмой этаж, есть телефон. Все попытки воздействовать на дверь (выбить плечом, ногой с разбегу, отвернуть шурупы внешней обоймы ногтем) окончились крахом. Дверь не шелохнулась. Она смеялась над москвичом-лимитчиком. Она мстила ему за что-то. Раздумывать на эту тему некогда. Вновь подошел к окну. Открыл боковое окно, высунулся на улицу. Март. Около десяти вечера. Довольно прохладно и сыро. Во дворе ни души, виден развороченный скверик-газон.
Стал ждать. По телу пошли мурашки и мелкая дрожь. Минут через пять увидел фигуру мужчины. Видимо, вышел погулять из соседнего подъезда. Крикнул несколько перехваченным холодом, но еще не осипшим голосом: «Эй, товарищ, послушайте!» Тот посмотрел вверх, резко повернул назад и скрылся в подъезде. Надежда на контакт с землянами лопнула, и, когда появилась через несколько минут во дворе женщина, он уже не стал ее звать, печально проводил взглядом.
Закрыл окно. Сел на пол у батареи, погрелся. И тут его взгляд уперся на подоконник, вернее, на аппарат, стоявший там. Позвонить кому-то из знакомых. Но уже поздно, неудобно. Да и что подумают. Трудно поверить, что трезвый человек может закрыть себя в комнате. Да к тому же и записной книжки нет. Она осталась у другого аппарата, стоявшего на полу в прихожей. Вдруг пронзила мысль: милиция.
Он набирает 09, узнает номер телефона дежурного УВД Киевского района. Звонит. Объясняет, что недавно заселился в новый дом. Пришел домой, зашел в комнату, а дверь захлопнулась, и не выйти. Надо взломать входную дверь.
– Хорошо, – говорит дежурный, – скоро будут сержант и дружинник. Я их пришлю. Ждите. – Записал адрес и повесил трубку.
Немного отлегло от сердца. Около одиннадцати ночи. Через десять-пятнадцать минут придут, спасут. Завтра на работу рано. Он еще сумеет выспаться.
Садится на пол и начинает размышлять. О жизни на Волге, о жизни в Москве. Как оценить переезд. Правильно ли сделал, что согласился переехать, поменять работу. Что ждет его здесь? Сумеет ли? Кто они, москвичи, вблизи?
Через каждые десять-пятнадцать минут вскакивает, открывает окно и смотрит с высоты восьмого этажа. Не пришла ли милиция? Прошло минут сорок. Нет спасителей. Терпит. Прошло еще столько же.
Опять сел на пол. В голове сумбур, на душе горькая обида – надо же в первую ночь в новой квартире попасть в такую ловушку. Врагу не пожелаешь. И вновь всплыл город на Волге. Сколько там осталось всего – любви и дружбы, горечи и страданий, просто памяти. Родная деревня, где вырос и закончил школу. Мать-старушка и двое старших родных братьев. Двадцать шесть лет прожил в этом городе. Там родилась в 1963 году дочь. Она и сейчас там. Как был рад, когда, узнав, что он едет на работу в Москву, дочь, не долго думая, сказала: «Мы с Димой поедем с вами». Хотя жили отдельно, в хорошей квартире. Его родители рядом. Не скажешь, что нет проблем. Мысли вразнос, кривыми облаками бродили в голове.
Еще раз взглянул, открыв створку. Сыростно. Холодом обдало грудь, снежинками умыло лицо. Мерзкая погода. Во дворе тихо. Хотелось заорать: «Люди, где вы?»
Вдруг из первого подъезда, что находился в крыле дома наискосок по двору, вывалились три человека. Один в милицейской форме, другой в гражданской, третий в куртке. Шли по двору, громко разговаривая. Подняв головы, увидали человека, торчащего из форточки на восьмом этаже. Он промямлил: «Добрый вечер». Фраза, видимо, была срезана ветром либо увязла в моросящей жижице. Отклика не было. Простуженным голосом начал объяснять, что надо делать. Долго не могли понять, зачем надо взломать входную дверь. Наконец поняли и двинулись гурьбой. Он тоже понял. Милиционер зашел за дежурным слесарем, и он-то уж сможет взломать замок на входной двери. Тем более замок-то без всяких английских и даже московских секретов. По существу, задвижка с дыркой. Но все равно его надо сбивать силой извне.
Через две-три минуты раздался длинный, длинный звонок. Он быстро закрыл створку и подошел к неприступной двери. Звонили долго. Надеялись, видно, что он все-таки в состоянии выйти к входной двери, или считали чокнутым. Минут через десять раздался глухой удар, затем еще и еще. Решились сломать дверь. Через несколько секунд все было кончено. Шум стих. Голоса: «Где же он?» Войдя в квартиру, было трудно сразу сориентироваться.
Он стал стучать в дверь, чтобы по звуку шли в его сторону. Вдруг дверь, скрипнув, открылась. Трое мужчин разного возраста и роста удивленно смотрели на человека в майке. Наверное, он походил на побитую собаку. Но был несказанно рад. Сразу почувствовал какое-то раскрепощение, словно среди друзей. «Спасибо, спасибо!» – говорил, как бы извиняясь за беспокойство.
Тот, который был в куртке, неспешно сказал: «Ну, хозяин, расплатиться надо». Весь романтизм сдуло, как ветром. Он помчался на кухню, не задумываясь, по старой привычке выхватил из-под раковины двухлитровую бутылку с ручкой. В ней наполовину плескалась столичная водка. Осталось после угощения тех, кто натирал паркет. Двумя руками вручил бутылку человеку в телогрейке. Его глаза заблестели, зрачки пошли вширь, лицо сделалось радостным и оживленным, губы задрожали. Он быстро спрятал бутылку за левый борт куртки и прижал обеими руками, перекрестив их на груди. Так прижимают только любимых детей. Теперь уже человек в телогрейке сказал ему: «Спасибо, спасибо». Повернулся к спутникам: «Пошли». Те быстро устремились следом.
И вдруг его пронзила страшная мысль. Ведь был же Указ! Как ты мог расплатиться водкой! Где ты работаешь? Несколько месяцев назад сам был на одном крупнейшем заводе и обсуждал с рабочими проекты будущих документов по борьбе с алкоголизмом и пьянством. И на тебе. Это была мозговая стрела, молния, проблеск. И испуг, и совесть. И здесь же представители закона. Милиция, почему она промолчала? Почему не остановила? Он ринулся за ними, догнал уже у лифта.
Жалким голосом умоляюще сказал: «Вы знаете, я ошибся. Дайте назад мне бутылку. Я сейчас отдам вам деньги. Сколько надо. Пожалуйста». Ответом было резкое: «Нет». И еще более сильное прижатие твердого предмета к куртке. «Нет. Нам ничего больше не надо». Двое других хитро улыбались. Ему было стыдно. И за тот Указ, и за то, как сам боялся, и за то, что попал в глупое положение, и…
Подошел лифт. Они вскочили в него. Дверь моментально закрылась. А он поплелся домой. Было уже поздно. Пришлось кое-как подлатать дверь, чтобы она хотя бы закрывалась. С остервенением набросился на ручки от дверей, снял их со всех дверей. Прилег около батареи на полу и крепко заснул. Утром встал совершенно больной.
Публикацию подготовил Александр ИГНАШОВ
При подготовке материала использованы фото из архивов Виктора Рябова, Анатолия Назейкина, РОО «Самарское землячество».