Михаил Ицкович. На объекте оборонного значения

Моя бабушка Роза Львовна Ицкович, урожденная Натанзон, ушла из жизни в 2017 году, когда ей шёл девяносто второй год. Ей я обязан очень многим, в том числе и интересом к истории своей страны, своего города и края, своей семьи. Благодаря общению с ней я ощущал свою кровную, неразрывную связь с прошлым и ощущаю эту связь и сейчас, когда бабушки уже нет. Хотелось бы поделиться историей о её жизни в Куйбышеве военного времени. Даже, пожалуй, не «хотелось бы», а «считаю себя обязанным». Для того, чтобы такое же ощущение кровного родства с прошлым передавалось и новым поколениям.

Предыстория

Роза Натанзон – коренная москвичка. На момент начала Великой Отечественной войны ей нет ещё 15 лет. Её отец, работавший наборщиком в еврейской типографии «Дер Эмес», репрессирован и отбывает заключение в Воркутлаге. Мама – бухгалтер в подмосковных Люберцах, старший брат Овсей заканчивает учёбу в Московском энергетическом техникуме. 21 июня 1941 года у него выпускной вечер, веселятся почти до рассвета. А в полдень следующего дня – обращение Молотова по радио…

Через месяц фашисты начинают бомбить Москву, и Роза вместе с другими детьми дежурит на чердаке и тушит немецкие зажигательные бомбы. В тот же самый день, 22 июля 1941 года, её брата Овсея, который уже работает помощником мастера на предприятии «Центро-энергомонтаж», командируют в Куйбышев, на строительство Безымянской ТЭЦ. На семейном совете решают, что нужно ехать всем вместе.

Достать билеты на поезд практически невозможно, ведь после начала ежедневных бомбёжек москвичи толпами осаждают вокзальные кассы, стремясь покинуть столицу. Но у Овсея есть важное преимущество: не только командировочное удостоверение, но и ходатайство от директора «Центроэнергомонтажа» дежурному по Казанскому вокзалу – о выдаче билетов Натанзону О.Л., «командируемому с семьёй (матерью и сестрой) в г. Куйбышев на строительство оборонного значения». Аргумент возымел силу. И вправду, оборонное значение строящейся Безымянской ТЭЦ было огромным. Именно она должна была питать энергией огромный, стратегически важный комплекс военных предприятий, который тогда в спешном порядке создавался в нашем городе.

В конце июля 1941 года семья Натанзон прибывает на новое место жительства. Место без имени – Безымянка.

Тяжкий первый год

Строительство основных корпусов БТЭЦ к тому времени было уже почти закончено, шёл монтаж оборудования. Овсей работал почти круглые сутки, с небольшими перерывами на сон и отдых. Так продолжалось два месяца. В конце сентября 1941 года, за несколько недель до пуска в эксплуатацию первой очереди БТЭЦ, его призвали в ряды Красной Армии. Родные получили от него единственное письмо с дороги, и больше – никаких известий. Мучительное ожидание тянулось в течение всей войны.

Извещение со словами «пропал без вести в мае 1942 года» пришло после многочисленных запросов лишь в 1946 году. Ещё через полвека в Книге памяти Самарской области было написано: «погиб». Судя по оцифрованным документам из Центрального архива Министерства обороны, можно предположить, что Овсей попал в окружение в районе Керчи 15 мая 1942 года во время отступления Красной Армии из Крыма. Так всё-таки погиб или попал в плен? Или, быть может, вместе с частью защитников Керчи спустился в Аджимушкайские каменоломни, знаменитую «подземную крепость», где советские бойцы держали оборону в течение нескольких месяцев? Остается лишь гадать.

Ещё одним тяжёлым ударом для семьи Натанзон стал повторный арест и гибель отца семейства Льва Овсеевича в Калуге. Много десятилетий спустя в его следственном деле я нашёл письма от жены и дочери, которые он получил накануне ареста. Жена Любовь Константиновна рассказывала о своей жизни на Безымянке:

«Меня переселили в другую комнату, в меньшую, и у меня даже нет места поставить свой стол, у меня стоит одна кровать и больше ничего, ни стола, ни стула своего нет […] Относительно питания тоже очень плохо, с рынка ничего не покупаю, на это нет средств, а паёк, который дают, хватает на две недели, чтобы питаться в столовой. Дома я совершенно не готовлю, на это нет времени и продуктов […] Я в течение этого времени, что здесь, потеряла 15 килограммов весу…

Мне очень страшно подумать, что будет. Лето пройдет, начнется осень, и у нас нет ни обуви, ни бот, а здесь бывает такая грязь, что можно только в сапогах […] От Овсея писем нет, и я думаю, что вряд ли есть уже от кого ждать. Это у меня отняло полжизни. Я совершенно потеряла сон».

Любовь Константиновна работала в то время кассиром «на зоне», в Безымянлаге – именно его обитатели строили Безымянскую ТЭЦ. Роза окончила Молотовскую годичную колхозную школу в Зубчаниновке и получила квалификацию бригадира-пчеловода. Вот что она пишет отцу о себе в июле 1942 года:

«Дорогой папочка!

Случайно удалось на сегодня приехать домой, и вот сейчас выбрала удобную минутку, чтобы написать. Сейчас я нахожусь в колхозе, но работаю не по своей специальности пчеловодом, а на полевых работах на прополке сахарной свеклы […] Живу на квартире, хозяйка ничего. Встаю рано, в пять часов, и работаю часов до семи-восьми. Днём бывает перерыв на обед часа на два. Конечно, очень тяжело, здорово устаю, но всё же становится радостно, что и ты хоть чем-нибудь, а тоже помогаешь нашей доблестной Красной Армии в тылу […] Ты писал, что скоро 1 июля. Да… Всё проходит. Прошло и 1 июля. В этот день я работала больше обычного и сделала две нормы.

Что ж, ничего не поделаешь, такое время. Если так прошёл день моего шестнадцатилетия, то я думаю, что своё семнадцатилетие я встречу в более хорошее время, когда мы прогоним ненавистных фашистов с нашей родной Советской земли и опять заживём радостно и счастливо.

В настоящее время меня только одно тревожит: где теперь Ося? Почему он так долго ничего не пишет? Неужели он погиб? Не хочется верить этому. Ведь он ещё такой молодой. Ну ладно, некогда. Больше нет времени. Пиши. До свиданья. Целую крепко, твоя Роза».

Колхоз, о котором пишет Роза, находился в селе Большая Малышевка. Осенью, в конце сезона, она получила на трудодни пять килограммов сахара (по тем временам целое состояние!) и мешок картошки. Это богатство семье удалось растянуть чуть ли не на целую зиму.

Теперь Розе было уже шестнадцать, и она могла устроиться на работу на Безымянскую ТЭЦ. Об этом периоде жизни расскажут её мемуары.

Оперные арии среди турбин

«22 октября 1942 года я начала работать на Безымянской ТЭЦ. Специальности никакой. Приняли меня на должность дежурного деаэраторной установки. Две недели поучилась, потом начала работать самостоятельно. Деаэраторы – это огромные 10-тонные баки, в которых вода очищается от кислорода, чтобы не было коррозии металла. Работа несложная: надо следить за показаниями приборов, регулировать в случаях отклонения от нормы. Через несколько месяцев перевели на должность помощника машиниста турбины, дежурного конденсатной установки, а в октябре 1946 года я стала уже машинистом турбогенератора.

Почему такая «головокружительная» карьера? Людей не хватало. На ТЭЦ работали специалисты, приехавшие из оккупированных городов и районов, из Белоруссии и Украины. Это были в основном пожилые мужчины, освобождённые от армии по возрасту или другим причинам. А рядом с ними мы, ребята 16-17 лет, часто выпускники ремесленных училищ.

Я относилась к делу очень серьёзно, ответственно, вдумчиво. Видимо, поэтому оказалась одной из немногих девушек среди солидных мужчин. Они мне всегда помогали, поддерживали, отвечали на все мои вопросы. Особенно внимателен был ко мне начальник турбинного цеха Хоня Григорьевич Бахрах. Я всегда восхищалась его высочайшим профессионализмом. Войдёт в цех, остановится, послушает и скажет: «На третьей машине барахлит… (называет какой-то узел)». Оказывается, что он прав. Для него каждая машина – живой организм, и он чувствовал все детали этого организма, как своё собственное тело. С большим уважением относились к нему все: и слесари, и инженеры. Простой, открытый, внимательный к людям, он умел и требовать, и ему подчинялись беспрекословно. Именно поэтому в турбинном цехе был такой работоспособный, слаженный коллектив, хотя и собранный с бору по сосенке.

На ТЭЦ, в том числе и в наш цех, приходили на практику студенты-теплотехники из Куйбышевского индустриального института. И обычно их направляли ко мне. Я им старательно, со знанием дела всё рассказывала и показывала, хотя была моложе их.

Работать было нелегко, особенно в ночную смену, с 12 ночи до 8 утра. Хотелось спать, слипались глаза. Чтобы не уснуть, мы с подружкой Верой Ведерниковой во время обхода машины пели песни и оперные арии (причём не только женские партии, но и мужские). В цехе шумят машины, нас не слышно, а мы во весь голос: «О, дайте, дайте мне свободу…». Но это между делом.

Работа была очень ответственная. Бывало, глаз не отрываешь от пульта управления, так что голова начинает кружиться. В цехе стоит постоянный гул, а ты должна слышать в этом гуле звук каждого механизма. А я ведь не Хоня Бахрах, у меня нет его «нюха». Боялась я своей машины, никогда не было ощущения, что мы с ней – одно целое.

Бывали и аварии, иногда страшные. На ТЭЦ три главных цеха: котельный, турбинный и электроцех – щит управления, мозг всей станции. И всё взаимосвязано, один от другого зависит. Никогда не забуду пережитого однажды ужаса. Авария в котельной, давления нет, турбина «на нуле»! Самое страшное – тишина в цехе. Что тут началось! Всё начальство подняли на ноги, у нас поджилки трясутся. Дело в том, что БТЭЦ работала «в кольце» с Куйбышевской ГРЭС и другими станциями. А из Куйбышева электроэнергия распределялась по всей области, в том числе и на Чапаевские химические заводы. Нет энергии, отключилась вентиляция – люди могут задохнуться, погибнуть. Да мало ли что ещё! Настоящее ЧП. Этот кошмар длился минут тридцать. Аварию ликвидировали, но забыть это ощущение ужаса я никогда не могла. Наверное, тогда и родилась мысль о том, что техника – не моё призвание.

Трудились мы в три смены по 8 часов, а иногда и по 12. После ночной часто оставались на «аврал». Станция потребляла в сутки целый состав угля. Но бывали перебои с топливом. Если состав вовремя не пришёл, все свободные от смены шли в транспортный цех. Сгребали лопатами остатки угля, перемешанного со снегом, лишь бы продержаться до прихода железнодорожных вагонов. Приходили вагоны – мужчины оставались разгружать их. Никто не возражал, все понимали необходимость нашего труда.

Я проработала на БТЭЦ пять лет и четыре месяца, из них два с половиной года – военных. Часто получала благодарности за отличные показатели в социалистическом соревновании (они отмечены в трудовой книжке).

Ордер на отрез на платье

Жили мы сначала в бараке. Потом нас с мамой переселили в единственный тогда на ТЭЦ кирпичный дом. В одной комнате две семьи. Комната перегорожена простынёй посредине. В одной половине мы с мамой, в другой – семья из трёх человек, эвакуированная из Харькова. В конце войны нам дали отдельную комнату в квартире на двух хозяев. Отдельная комната! Это был верх блаженства. Мебель самая простая, частично казённая. Но здесь уже можно было создать какое-то подобие уюта.

Материальное наше благополучие было весьма относительным, впрочем, как и у всех в это трудное военное время. Деньги тогда не имели особого значения, потому что на них нечего было купить. Продукты в магазинах – по карточкам, да и те нечем было отоваривать. У мамы зарплата мизерная. У меня побольше, особенно в последние годы. У неё карточки «служащие», а у меня «рабочие» (были ещё «иждивенческие»). На рабочего полагался один килограмм хлеба, а на служащего – всего 400 граммов. Этот килограмм хлеба служил нам разменной валютой. Можно было пойти на рынок и обменять хлеб на любые продукты: масло, овощи. Или продать (200 рублей буханка) и купить всё, что тебе надо.

В последние годы войны большим подспорьем для нас с мамой стал огород. Всем работникам ТЭЦ выделили по две сотки земли для выращивания овощей. У нас с мамой был участок в четыре сотки. Раньше мы понятия не имели о работе на земле. Но всему научились. Помню, что второго мая всегда сажали картошку. Выращивали и другие овощи. А потом всё это богатство растягивали до весны.

Позже, в конце войны и после её окончания, в Куйбышеве появились коммерческие магазины. Помню один такой магазин на Верхней Полевой. Туда надо было приехать чуть свет, выстоять огромную очередь ещё до открытия магазина, попасть в него, а там – продуктовый рай, можно купить всё, что пожелаешь: масло, сахар, конфеты, крупы, даже копчёную колбасу. Всё это стоило, конечно, очень дорого. Но мы целый месяц копили деньги, а потом ехали в магазин и «отоваривались».

С промтоварами, с одеждой было ещё хуже. Если на прилавках магазинов и появлялись ткани или какая-то обувь, то это можно было купить, только имея на руках ордер на приобретение определённой вещи. Такие ордера давали как премии по большим праздникам. За все пять с лишним лет я получила такую премию два раза: один раз – на право покупки обуви (боже, какие это были замечательные туфли!), а второй – перед уходом с БТЭЦ на учёбу. В приказе директора значилось: «За хорошие показатели в работе и общественной жизни станции в период отработанного времени на БТЭЦ объявить благодарность с вручением ордера на отрез на платье». Это был отрез коричневого крепдешина. Мне сшили из него красивое платье, которое я надевала в торжественных случаях во все годы учёбы в институте.

Мы были молоды. Очень хотелось красиво одеваться, но приходилось перешивать на меня старые мамины вещи. Иногда удавалось купить что-то на рынке. Поэтому настоящим праздником были посылки из США, так называемая гуманитарная помощь. В посылках были вещи не новые, а «бывшие в употреблении». Их тоже распределяли по цехам (этим занимался профсоюзный комитет). Однажды мне досталось тёмное шерстяное платье точно по моей фигуре, с застёжкой-молнией во всю спину. То-то была радость. Выстирала, пришила кружевной воротничок. Я носила его несколько лет, на всех фотографиях того времени я в этом платье. А позднее, в 1955 году, по фотографии сделали мой портрет. Так что это знаменитое платье было увековечено. Портрет и сейчас висит над моей кроватью.

Школа рабочей молодёжи

Но питание, одежда, бытовые трудности не были главными в моей жизни. Главной была работа. И ещё: очень хотелось учиться. В эти годы для обучения взрослых начали создаваться школы рабочей молодёжи. Мы требовали от начальства создания такой школы на территории ТЭЦ, вернее, около станции, в посёлке, который к тому времени уже разросся. Первая попытка создания ШРМ относится к 1943 году. Проучились несколько недель – и школу закрыли: не было преподавателей, некому было учить. Но молодёжь во главе с комитетом комсомола не отступилась от своей затеи. И в 1944 году школа была открыта вновь.

Состав учителей довольно пёстрый. Русский язык и литературу вела учительница из Одессы Л. Гершензон, весь исторический цикл – демобилизованная из армии, приехавшая с фронта Мария Григорьевна Бахрах, сестра моего начальника цеха. Математику, физику, химию вели инженеры с ТЭЦ, не имевшие педагогического образования. Например, алгебру, геометрию и тригонометрию преподавал инженер В. Камышников. Но школа всё-таки жила.

Коллектив ребят тоже был разношёрстный. Довольно взрослые, старше меня, эвакуированные; ребята, демобилизованные из армии после ранения; бывшие ремесленники и просто те, кто вроде меня не успел получить до войны среднее образование. Знания у всех были разные, но мы, как могли, помогали друг другу: иногда объясняли, а иногда просто давали списать. Я списывала домашние задания по математике, хотя, учась в московской школе, математику любила.

В 10 классе у нас появился Миша Бахрах (из той же семьи). Будучи танкистом на фронте, он горел в танке. У него по локоть не было правой руки, изуродованы пальцы на левой. Лицо обожжено, всё в шрамах, брови почти сгорели. Честно говоря, на него было страшно смотреть. Но это был замечательный парень: умный, добрый, хороший товарищ. Он уже имел аттестат об окончании школы, но решил повторить курс 10 класса. Отличный математик, он помогал всем, в том числе и мне. А я писала за всех сочинения, исправляла ошибки в диктантах, отвечала устно по литературе, когда надо было «спасать» класс. Какие у нас были знания? Сами понимаете. Но мы не халтурили, старались, кто как мог.

Учиться было трудно. Большинство из нас работало в три смены. Занятия в школе начинались в 18:30, заканчивались в 11:00 вечера. А к половине двенадцатого надо было быть в цехе, принимать ночную смену. А если работали утром, успевали до занятий выучить уроки. Вторая смена вообще не давала возможности посещать занятия. Некоторые ребята не выдержали напряжения, бросили. И, тем не менее, большинство из тех, кто пришёл в 1944 году в восьмой класс, проучились три года и окончили школу. 1 июля 1947 года нам вручили аттестаты зрелости, удостоверяющие, что мы окончили вечернюю школу №11 Кировского района города Куйбышева и имеем право «поступать в высшие учебные заведения Союза ССР».

Кстати, Миша Бахрах поехал в Москву и поступил в МГУ на математический факультет, а по его окончании работал на кафедре математики Куйбышевского строительного института. У меня сохранилась фотография, на которой, кроме меня, некоторые выпускники нашего класса: Николай Фабрико, Михаил Рыженков, Михаил Бахрах.

Это был первый выпуск школы. Много лет спустя, когда я уже работала в Чапаевске, была на какой-то областной конференции педагогов. В перерыве ко мне подошла женщина, познакомилась и сказала, что в ШРМ №11 Кировского района, где она работает, в списках выпускников первой стоит фамилия: «Натанзон Роза Львовна». Мне было приятно.

Жизнь была очень интересной

Чем ещё была наполнена наша тогдашняя жизнь? Трудно поверить, но это были не только работа, учёба, забота о хлебе насущном. Жизнь была очень интересной. В марте 1943 года я вступила в комсомол. Что бы сейчас ни говорили об этой молодёжной организации, но тогда это было здорово. Бьющая через край энергия, идеи, замыслы, их воплощение – нас на всё хватало. Мы устраивали субботники по уборке территории станции, сажали деревья, собирали и отправляли посылки бойцам на фронт, бегали на танцы, дружили и влюблялись, участвовали в художественной самодеятельности.

Куйбышев во время войны стал культурной столицей. Сюда не только пере-ехало правительство, но здесь, в здании Куйбышевского оперного, разместился Государственный Академический Большой театр Союза ССР. В нём пели самые выдающиеся солисты оперы, такие, как Козловский, Лемешев, Барсова, Масленникова и другие. Сказать, что мы часто бывали в театре, было бы неправдой: с Безымянки добраться туда было сложно, да и ни времени, ни денег не было. Но интерес к музыке возник именно тогда. Мы с подругами, особенно с Верой Ведерниковой, в любую свободную минуту включали радио (репродуктор) и слушали советские песни, арии из опер и оперетт. Слушали и запоминали [...]

А теперь о художественной самодеятельности. На ТЭЦ был небольшой клуб, где проходили все торжественные собрания. В этом клубе стали собираться любители самодеятельности. Это были певцы, чтецы, музыканты, танцоры. Оказалось, что у нас на ТЭЦ много талантливых людей. Среди них были люди солидные, 40-50 лет, и много молодёжи. Нашлись среди эвакуированных талантливые актёры и даже режиссёры (Полынин, Френкель). Сначала мы просто выступали с концертами. Я читала стихи. Особенным успехом пользовались «Девушка и Смерть» и «Песня о Соколе» Горького, стихи Симонова и других поэтов о войне.

А потом решили создать драматический коллектив. Первым спектаклем стала написанная стихами «Сказка о правде» М. Алигер, посвящённая Зое Космодемьянской. Я мечтала в нём участвовать, но не решалась сказать об этом режиссёру. Кто-то из моих друзей «выдал» мою тайну, и Полынин решил меня попробовать. Неожиданно он предложил мне главную роль. Я перепугалась. Но работала над ролью очень старательно. Долго репетировали, готовили костюмы, декорации. И вот наконец премьера.

Это был какой-то праздник, кажется, 7 ноября. Зал полон, стоят даже в проходах, а в первом ряду, прямо перед сценой, – всё начальство во главе с директором. Начало картины: Зоя уходит на задание. Я стою на краю сцены, в левом её углу, в телогрейке, в шапке-ушанке, с вещмешком за плечами. Стихотворный текст звучит взволнованно, проникновенно, тем более, что я вся трясусь от волнения.

Ах, какая большая стоит тишина!
Приглушённые елочки к шороху чутки.
Как досадно, что я еще крыл лишена.
Я бы к маме слетала хоть на две минутки.

И в зале звенящая тишина, люди замерли. Я продолжаю свой монолог.

Мама, мама, какой я была до сих пор?
Может быть, недостаточно мягкой и нежной?
Я другою вернусь. Догорает костёр.
Я одна остаюсь в этой полночи снежной.

Голос мой срывается. Я смотрю в зал: по лицу сурового нашего директора катится слеза… Многие в зале тоже плачут: у каждого своё горе. Зоя всех объединила.

Спектакль этот запомнился мне на всю жизнь. Он и сейчас у меня перед глазами.

А потом был «Платон Кречет» по пьесе А. Корнейчука. Эта пьеса была очень популярна в стране, её ставили и профессиональные театры, и самодеятельные коллективы. В спектакле были заняты ведущие наши актёры старшего поколения и молодёжь. Я играла в нём медсестру Валю. Ставил «Платона Кречета» режиссёр Френкель, он же играл главную роль. Смотрю сейчас на сохранившиеся фото-графии отдельных сцен и вспоминаю наш дружный актёрский коллектив.

Сохранить в себе человека

Шла война, на фронтах погибали люди. Но жизнь продолжалась. И в этой жизни надо было найти себя, не растерять веру в людей, доброту и способность к сопереживанию, уметь отдать людям всё, что можешь, сохранить в себе человека. Думаю, что мне это удалось.

Война – тяжёлое испытание для человека, испытание не только его физических, психологических, но и нравственных качеств. Казалось бы, когда в каждой семье горе, когда испытываешь невероятное напряжение всех сил, можно озлобиться, озвереть, возненавидеть весь мир, но люди оставались людьми. Конечно, бывало всякое, но в большинстве своём они сохраняли в себе человечность, помогали друг другу пережить беду. А как мы дружили! Я до сих пор помню своих друзей: Веру Ведерникову, Фелю Руссину, Нину Кузьмину, Мишу Рыженкова, Мишу Бахраха, Лену Суслину, Нину Асташову, Люсю Стояновскую. Много пишут о фронтовой дружбе, но и в тылу, где тоже было нелегко, общая беда сближала нас, помогала вместе преодолевать трудности и невзгоды. Мы всегда поддерживали друг друга, умели радоваться чужой радости, страдали от чужого горя.

Часто собирались у меня, в нашей маленькой комнатке, на чай с «маминым печеньем». Уж не знаю, из чего она его пекла, но даже через сорок лет Вера Ведерникова вспоминала, как это было вкусно. Но дело, конечно, не в этом. Нам было интересно вместе, а главное – мы обогревали друг друга душевным теплом, которого многим не хватало.

А 9 мая 1945 года мы праздновали День Победы. Это действительно была «радость со слезами на глазах». Безмерно ликовали все работники ТЭЦ, все жившие в посёлке. И неважно, что лил дождь. Природа плакала и ликовала вместе с нами. Не было семьи, где бы хоть кто-то не погиб, не пропал без вести. Помнили о них, но в этот день думали о том, что не будет больше стрельбы, бомбёжек, смертей…

Через год после окончания войны, в мае 1946 года, состоялся грандиозный митинг, на который собрались все свободные от смены работники БТЭЦ – сотни, а может, тысячи людей. Вручали ордена и медали за труд. Нас с мамой наградили медалями «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов». Награды эти заслужены честно. Потом были юбилейные медали: 30 лет Победы, 40, 50, 60, 70 лет Победы… Но самой дорогой была та, первая».


Михаил Ицкович
При подготовке материала использованы фото из архива автора.