Наталья Боброва: «Не могу молчать!»

У Натальи Алексеевны Бобровой очень много уникальных званий и регалий. Доктор юридических наук, профессор кафедры конституционного права Тольяттинского государственного университета. Заслуженный юрист Российской Федерации, Заслуженный работник высшего профессионального образования Самарской области. Боброва – единственная женщина-депутат Самарской Губернской Думы пяти созывов. Можно продолжать еще и еще. Но для меня она, прежде всего, человек активный, честный и неравнодушный. Я знаю Наталью Алексеевну много лет и всегда удивляюсь, как ее хватает на все.

С депутатом Бобровой я встречаюсь накануне ее юбилея. Про женский возраст говорить вообще-то не принято. Но для Натальи Алексеевны нет запретных тем. 13 ноября 2023 года ей исполнится семьдесят.

Виталий Добрусин – Наталья Алексеевна, в какой момент Вы решили стать депутатом?

Наталья Боброва – Это был 1993 год, самый переломный в истории нашей страны год. По сути дела, в России произошел переворот, произошла антисоветская революция. «Контрреволюция», как называл ее американский политолог Стивен Коэн. Меня вообще удивляет, что многие зарубежные ученые лучше знают нашу историю и переживают за судьбу России больше, чем некоторые наши соотечественники. Стивен Коэн – из таких. Он прекрасно знает нашу страну, и именно он справедливо сказал: «Ни один народ не выдерживал таких испытаний, как выдержали русские».

Развал Советского Союза, который случился в декабре 1991 года в Беловежской Пуще. Обесценивание денег и превращение их в пыль. Ну, и потом расстрел собственного парламента, расстрел советской власти в прямом и переносном смысле этого слова. И поскольку я преподавала конституционное право, а это есть юридическая оболочка политики, я просто не могла быть в стороне. Я тогда входила в объединение «За социальную справедливость». В КПРФ я никогда не вступала, но объединение «За социальную справедливость» – это одно из ответвлений подлинно левой идеологии. Я была с ними, они меня и выдвинули, я там была активисткой. Я бы сама никогда не выдвинулась. Я еще не знала, что такое власть и что такое быть депутатом. Но в итоге все узнала изнутри. Это было ровно тридцать лет назад.

В.Д. – Но ведь быть ученым, профессором, доктором юридических наук намного спокойнее и комфортнее, чем оппозиционным депутатом?

Н.Б. – Это смотря, каким доктором наук, и смотря, каким профессором, потому что на лекциях мне тоже приходится «сердце рвать», рассказывая о нашей истории. Там свои интриги, там свои сложные отношения. Но депутатство – это, конечно, другой масштаб. Я поняла – тут без ложной скромности могу сказать, – что я прирожденный депутат. Что это – мое, что я для депутатской работы создана. Видимо, моя основная профессия этому изначально способствовала. Потому что с самого начала моей деятельности, если я видела непрофессиональный юридический комментарий или абсолютное непонимание каких-то конституционных реалий, я не могла промолчать. И плюс моя неравнодушная позиция к любой жизненной ситуации способствовала тому, что я переживала за все, что происходит в нашей стране, что происходит в нашей области, что происходит с каждым моим избирателем, который ко мне обращался. Меня, действительно, тогда знал весь город, может быть, и область. И это было приятно.

В.Д. – Есть такая игра: придумать парное ассоциативное слово. Так вот, к слову «депутат» в Самаре сразу возникало слово «Боброва». Возникало у самых разных людей – и у политически активных, и не очень. Если депутат, то Боброва. Вас знал и город, и область. Вас помнили и в те десять лет – с 2011 по 2021 год, когда Вы не были депутатом.

Н.Б. – Я тоже удивилась, что за десять лет моего политического небытия после 2011 года, когда меня 10 лет в представительной власти не было, люди меня не забыли. Хотя меня в это время практически нигде не показывали, мое имя не упоминали. Да и сейчас ситуация такова, что – не скажу, что это сознательное табу на членов КПРФ, нас все-таки десять человек в Самарской Губернской Думе, а это 20% от общего числа депутатов, – сегодня нас в официальном информационном пространстве нет. Хочется сказать: дайте нам 20% эфирного времени от того времени, которое дается единороссам. Дайте то, что полагается по справедливости. Нет этих двадцати процентов. Поэтому мы сейчас тоже в своеобразном политическом небытии, хотя мы есть, коммунистическая фракция и все прочее.

При председателе Думы Леоне Ковальском все депутаты были на слуху. Все были известны избирателям. И на вашем телеканале «РИО» мы появлялись еженедельно. Теперь этого нет. Теперь показывают только управляющую верхушку Самарской Губернской Думы. Это неправильно. К сожалению, сегодня от депутатов требуется не информационная и публичная активность, а правильное нажимание на кнопки.

В.Д. – Как Вы переживаете то, что по сравнению с прошлыми годами Вы практически лишены трибуны? То, что Вы не можете выражать избирателям области свою позицию? Какие варианты находите, чтобы все-таки осуществлять свою депутатскую деятельность? И чтобы Ваша позиция была известна людям?

Н.Б. – Ну, во-первых, мне многое удается сказать на научных конференциях и, в том числе, рассказывать о своей депутатской деятельности. Это отражается в моих научных публикациях и, в том числе, в парламентских процессах. Во-вторых, существуют какие-то другие альтернативные эфиры, на которые нас иногда приглашают. Раньше это называлось радио «Эхо Москвы», а теперь это радио «Комсомольская правда» в Самаре, ну, и традиционная газета «Трудовая Самара». Да, мы как-то прорываемся, ну, и преподавание многое дает для того, чтобы себя самореализовывать. И то, что я не появляюсь в эфире, как прежде, как в 90-е годы, когда шутили, что разве только в утюге нет Бобровой, меня это нисколько не расстраивает. Видимо, приходит осознание того, что это не самое главное. И уже нет того трепета перед печатным словом, перед эфирными появлениями, как это было в молодости.

В.Д. – Вы много лет депутат, по многим позициям – вообще рекордсмен среди самарских депутатов как женщина. А какими депутатскими достижениями Вы особенно гордитесь?

Н.Б. – Это написано в моей книге «Думы о Думе». Я писала эту книгу, когда еще была депутатом четырех созывов, теперь уже пяти. По сути дела, это единственная книга, которая написана о Самарской Губернской Думе. Я думаю, потом появятся научные книги с анализами и все прочее. Но на данный момент о тех годах депутатской деятельности это пока единственная книга.

Я там описала и свою борьбу с рентной мафией, когда спасла очень многих пенсионеров и инвалидов от кабальных договоров ренты, и о том, как законодательство, связанное с этим, благодаря мне изменилось. Причем федеральное законодательство. Минимальный размер оплаты труда, который был положен в основание рентных платежей, приравнивался тогда к ста рублям. И считалось нормой, когда по рентному договору платили 500 рублей несчастному, обманутому пенсионеру, который не понимал, что он подписывает. Я встречала нотариусов, которые заключали такие договоры. Помню, с одной я «очень сильно» поговорила. Обращаюсь к ней:

– Посмотрите мне в глаза. Как Вы могли удостоверить такой договор?

Она ерзала-ерзала и на заседание суда так и не явилась. Потом я через полгода узнаю, что она умерла от рака. Наверное, совесть у человека все же есть. Я не хотела, чтобы она умирала от рака. Но вот это случилось, и мне даже как-то жалко ее стало. Этот случай еще говорит о том, что все равно когда-нибудь, но каждому воздастся. Рано или поздно. У меня таких историй в жизни было сколько угодно.

Пять выигранных процессов с органами государственной власти, в том числе, четыре – с губернатором Самарской области Константином Алексеевичем Титовым и избирательной комиссией. Меня удивило одно из средств массовой информации, которое недавно, беря у меня интервью, вдруг в вопросе ко мне указало, что я, оказывается, была на стороне Константина Алексеевича Титова. Я говорю:

– Как много изменилось. Наши журналисты сегодня не помнят тех лет, когда мне приходилось воевать с Константином Алексеевичем.

Сейчас-то мы с ним встречаемся-здороваемся, потому что он уже совсем в другой системе координат, хотя и член Общественной палаты Самарской области.

В.Д. – А как Ваша бескомпромиссная депутатская борьба влияла на человеческие отношения с людьми, которые у власти? Вы же не могли закрывать на это глаза – с этими людьми все равно надо здороваться, общаться.

Н.Б. – Ну, разумеется, мне приходилось воевать и с Леоном Иосифовичем Ковальским по разным вопросам. А уж сколько было битв с Виктором Федоровичем Сазоновым – просто немыслимо. Это тоже описано в моей книге.

Сегодня с позиции времени некоторые битвы кажутся даже мелочью: ну, пропали из Думы аквариумы за сто тысяч рублей каждый. Куда делись, куда были перевезены? Я задавала этот вопрос Сазонову. Очень жаль, что Виктора Федоровича не стало. Ему много из-за чего пришлось сердце рвать, и в результате он оказался в плену у страшных болезней. Совесть у него была. Скольким людям он помогал. Я очень тепло вспоминаю Виктора Федоровича Сазонова, очень тепло.

Поэтому нужно, с одной стороны, видеть общественные и политические процессы, не соглашаться ни на какие компромиссы, а тот же аквариум – это совсем не мелочь, потому что дьявол кроется в мелочах. Но, с другой стороны, видеть человеческие качества в каждом человеке, уметь достучаться до них и в любых ситуациях, отделенных от политики, оставаться человеком. Здесь на самом деле все очень-очень сложно.

В.Д. – Вас считают «неудобным» человеком. В первом нашем материале, когда мы много лет назад писали о Вас, кто-то даже назвал Вас «железной леди», но для меня Вы, прежде всего, хрупкий человек и красивая женщина. Скажите, вот те удары, которые наносила Вам судьба, как Вы переживаете? Как себя сохраняете? Ведь при таких ударах можно очень быстро сломаться.

Н.Б. – Ну, мне уже и казалось, что я сломалась, в каком-то смысле. После 2011 года сказать, что мне было плохо – это ничего не сказать. Был крах жизни. Когда понимаешь, что человек, у которого рейтинг ниже 1%, выигрывает на выборах в Думу у тебя, у которой такой огромный рейтинг. Это было ужасно, это все катком прокатилось по мне. Мне было невероятно обидно, что мои избиратели, которые знали меня много лет, поверили тем пакостям, которые писались в агитационных материалах моего конкурента. Что из-за меня якобы были приватизированы все детские садики в районе, что из-за меня плохие дороги, и еще масса других гадостей была написана. Разве что я не была виновна в развале часовни XIV века. Ее развалили до меня, но многие же поверили этому вранью. И эти избиратели на моих предвыборных встречах трясли агитационными материалами моего конкурента и говорили: «Мы вам верили, а вы, оказывается, вот какая». К каждому ведь не придешь и каждому не объяснишь, что это ложь, что это клевета. Поэтому я пережила все это настолько тяжело, что десять лет мне снились те выборы. Почти каждую ночь я кому-то что-то доказывала, как будто во сне анализировала свои ошибки. В 2011 году мне была нанесена чудовищная психологическая травма, и я не думала, что когда-нибудь вернусь в политику. Я не пыталась даже баллотироваться. Сама мысль об этом вызывала у меня аллергию и боль.

У меня было восемь избирательных кампаний, где я была кандидатом-одномандатником. Четыре победных. В трех случаях выборы не состоялись, потому что власти срывали явку: другого способа выполнить команду губернатора «Боброву во власть не пускать!», кроме как сорвать явку, не было (мне проигрывали даже директора крупных заводов). Чего только не делалось для срыва явки! Я стала депутатом III созыва с третьего раза после двух довыборов. Низкий поклон Георгию Сергеевичу Лиманскому, который, будучи Главой Самары, не побоялся противостоять областным властям и добился явки в 36,6%, что на довыборах невероятно. За меня проголосовали 80% избирателей. А в 2003 году по суду было доказано, что я была избрана еще в 2001 году и что те выборы незаконно признаны несостоявшимися. И одни выборы – 2011 года – стали для меня незаживающей раной в сердце.

Каждая кампания – это серьезная политическая битва, потому что не по спискам идешь, а по округу, нужно постоянно встречаться с избирателями и каждый день быть в напряге.

Когда КПРФ выдвинула меня в своем списке, оставалось всего два дня подачи документов для того, чтобы быть выдвинутым кандидатом. Я говорю:

– Понимаете, я этого не сделаю, я просто не успеваю.

В общем, я даже где-то сопротивлялась. Но все-таки потом быстро собрала документы и оказалась третьей в списке.

В.Д. – Это какой год?

Н.Б. – Это был июнь 2021 года, а в сентябре были выборы. То есть через 10 лет после тех выборов 2011 года. Десять лет политического небытия. Третье место в списке по округу – непроходное. Непроходными были даже многие первые, они не прошли. Возникает вопрос: а как третий человек прошел? Ну, видимо, Михаил Николаевич Матвеев и обком КПРФ во главе с Алексеем Владимировичем Лескиным все очень грамотно рассчитали. Первым поставили Фёдорова, который шел как одномандатник в Октябрьском районе, вторым – Усова, который одновременно как одномандатник шел в Промышленном районе. И оба проходят в Думу как одномандатники! Я работала с общественными организациями. Они хорошо голосовали. И поэтому Промышленный район дал КПРФ самые высокие проценты.

Но когда власти это поняли, исполняющая обязанности главы района не стала главой, поставили другого человека на эту должность, чтобы он дальше не допустил победы коммунистов. Позднее, после нескольких встреч с депутатами от КПРФ, «добровольно» отставлен и председатель ветеранской организации. И также был поставлен другой человек – очень хорошая женщина, с точки зрения личностных качеств, но откровенно говоря, ее поставили, чтобы она не допустила в следующий раз победы членов КПРФ.

В.Д. – Наталья Алексеевна, вот эти 10 лет, с 2011 по 2021 годы, Вы полностью были вне политики? Или все-таки следили за всем, что происходит?

Н.Б. – В этот период я дважды судилась. С кем? С губернатором Меркушкиным. Против его законов, против законов о ликвидации выборов глав администраций, начиная с главы города Самары. Дошла до Верховного Суда и Конституционного Суда. Это описано в моих научных публикациях. Я не могла быть вне политики, потому что одновременно это предмет моей научной и преподавательской деятельности. И было очень смешное определение Конституционного Суда, которое не допустило рассмотрение этого моего дела, моего ходатайства в Конституционный Суд вместе с фракцией КПРФ, за которую я тоже написала обращение в Конституционный Суд. Даже не допустили до рассмотрения этого вопроса на пленарном заседании по смешному аргументу: один человек (Боброва) как житель города Самары и даже фракция целиком не могут быть субъектами обращения в Конституционный Суд по данной категории дел, потому что субъектом является всё население города. То есть мы должны были, видимо, собрать подписи всех жителей города Самары. Только тогда это субъект.

А другой субъект – это глава города. Но что у нас сотворили с главой города? Тогда это был Дмитрий Игоревич Азаров, прекрасный мэр, прекрасный глава города. Но его Меркушкин отправил с должности «отбывать трехлетнюю ссылку» в Совет Федерации, не дав доработать целый год. Дмитрий Игоревич прекрасно воспользовался этим временем, наработал опыт, что называется, на всю Россию. Азаров был сенатором три года. Для него это время даром не прошло. Но таким образом, Азаров тоже не мог быть субъектом подачи данного обращения в Конституционный Суд. Его бы тогда политический каток в лице Меркушкина просто смял.

В.Д. – Вы сказали, что дважды судились с Меркушкиным. Это первый. А второй?

Н.Б. – А второй – это когда было принято новое земельное законодательство и обновлялись льготы. И Меркушкин лишил права на получение бесплатных земельных участков вдов ветеранов войны. И вот я за вдов пыталась воевать. Оба дела оказались проигранными, но в аспекте научном это получило отражение на всероссийском уровне, это вошло в учебники. И отказали ведь не только нам (самарцам – мне и фракции КПРФ), отказали также местному сообществу муниципалитетов Челябинской области. То есть очень не хотели пересматривать реформу местного самоуправления. Ведь по всей России выборы глав были запрещены, остались только единицы вот этих прямых выборов органов местного самоуправления. Это, наверное, был такой же подвиг глав этих муниципалитетов, как ректора нашего политеха Дмитрия Евгеньевича Быкова, который не допустил слияния вузов, защитил свой университет от поглощения, как это случилось с Самарским госуниверситетом, считаю это моральным преступлением Меркушкина. Я выступала против слияния Самарского госуниверситета с Аэрокосмическим университетом, считаю это трагедией.

И еще в это время я судилась с российским Министерством образования и науки, которое продолжало уничтожать наше образование: и школьное, и особенно высшее. Потому что Приказ №1324 от 10 декабря 2013 года уничтожал нашу науку в том смысле, что журналы, относящиеся к международным базам цитирования, оказались выше наших самых лучших отечественных журналов. И, если, допустим, при советской власти иностранные ученые считали делом чести, это было престижно – опубликоваться в наших журналах, даже в «Технике молодежи», даже в научно-популярных журналах, то теперь нас заставляли публиковаться в иностранных журналах. Особенно страшно это было для технических наук. А гуманитариев вообще не публиковали, если только мы не «пройдемся» по своей политической системе, если только мы не раскритикуем Путина. За публикации в этих базах цитирования вузы, чтобы войти в рейтинги, платили до 120 000 рублей. У нас несколько преподавателей обогатились за счет этого. Фактически это было вредительство нашей стране, ее суверенитету. И делали это те, кто сидел в министерстве, кто тогда установил эти критерии. Один профессор из Тюмени проиграл собственной ученице, доценту, которая имела одну статью в зарубежном источнике, у него такой статьи не было. Вот к чему это приводило.

Плюс еще по возрастному признаку стали уничтожать советскую профессуру, потому что она несла советскую идеологию. И по этой проблеме я тоже стала судиться. В бой пошла одна, многие меня поддерживали, но выступать боялись. Они боялись, что их сократят. Меня тоже хотели сократить, но этого не произошло.

В.Д. – Два года Вы – депутат Губернской Думы от КПРФ. Вот эти два года как проходят?

Н.Б. – Ну, практически нет ни одного заседания Думы, где бы я не вставила свои пять копеек. Конечно, все согласую с партийной дисциплиной. Допустим, если мне поручают выступить, я выступаю. Если поручают кому-то другому, то выступает коллега. Но все равно приходится что-то такое говорить.

На последнем заседании Думы, в частности, состоялось очередное приведение нашего областного законодательства в соответствие с федеральными законами. Речь идет о чем? Мы уже 35 лет существуем в условиях альтернативных выборов. И все эти тридцать пять лет что-то новое добавляется. Не проходит ни одних выборов, при которых не изменилось бы законодательство. Уже почти 300 изменений в избирательное законодательство внесено. И вот последние изменения. О чем они говорят? О том, что нужно организовать участковые избирательные комиссии не только на территории Самарской области, но и так называемые экстерриториальные, то есть за рамками Самарской области для людей, находящихся в СИЗО. Там находятся в основном те люди, которые должны быть осуждены. Оправдательных приговоров у нас мало. То есть за дело там люди сидят. И вот сидят они там и думают, как бы им получше из этой ситуации выйти, как бы поменьше им срок получить. Вот чем у них мозги заняты. И вдруг им дают возможность всем поголовно проголосовать. Это на фоне того, что большинство избирателей округа, так сказать, не находящееся в СИЗО, оно достаточно плохо голосует. Конечно, в СИЗО проголосуют. Но как они проголосуют? Догадываемся как. Лишь бы понравиться начальству, чтобы дать хороший процент. Для чего это делается? Вообще все это очень дурно пахнет. Понятно, что туда невозможно пустить наблюдателей. И, кроме того, раньше была суббота – день тишины перед выборами. Люди должны были подумать. Люди должны были все взвесить, прежде чем пойти на избирательный участок. Нельзя было за день до выборов заниматься агитацией и пропагандой. И вдруг день тишины сейчас исчез автоматически, потому что мы голосуем теперь не один день, а три. Все. Нет дня тишины. И понятно, что находящиеся в СИЗО дадут стопроцентное голосование.

И думские товарищи не очень уверенно отвечали на вопросы, возникшие у депутатов – не только от фракции КПРФ, но и от других оппозиционных фракций. А что происходит вообще-то? Нам отвечали одно: мы приводим в соответствие. Но если мы приводим в соответствие, у нас все равно мозги-то есть. Может, мы достучимся и до федерального уровня, что так делать нельзя? Народ ведь все это видит. Я просто не могла промолчать в этом случае, хотя и не собиралась выступать. И так на каждом заседании Думы: что-нибудь происходит, когда нужно выступить.

Конечно, в нашей Думе происходят и другие события. Например, заслуживает огромное уважение депутат Дмитрий Холин, который пошёл воевать на Донбасс, хотя мог бы и не идти. Почему? Он честный и совестливый человек, настоящий мужчина, защитник. Как только началась специальная военная операция, от имени Думы он присутствовал на похоронах бойца, погибшего на Донбассе, и это, видимо, дополнительно подвигло его отправиться на СВО. На заседании Думы, когда мы узнали, что Дмитрий Холин в Рощинском и вместе с мобилизованными готовится к отправке на СВО, я заявила, что преклоняюсь перед ним. А когда он прибыл на краткосрочную побывку и пришёл на заседание Думы, депутаты встретили его овациями. А я подарила ему символический подарок – наш граненый стакан, который выдерживает до 10 тонн веса. Граненый стакан с пулей, которая так и осталась в стенке, не пробила стакан. Дмитрию Владимировичу понравился мой подарок.

А вообще я смотрю на него, как на сына, замечательного сына нашей страны. И я бы, например, была очень счастлива, если бы у меня был такой сын. У меня, кстати, сын тоже Дима. Два Дмитрия.

В.Д. – Вы сейчас о сыне сказали. У Вас двое детей – сын и дочь. Как Ваши дети Вас понимают и поддерживают?

Н.Б. – Дети у меня замечательные – и понимают, и поддерживают. И дочь Мария, и сын Дмитрий. Я ими горжусь, просто у них масса своих проблем. У обоих не очень сложилась личная жизнь: у дочери уже два развода, а у сына – один. Но сын, слава Богу, сейчас не одинок, у него есть замечательная девушка. А у дочери недавно состоялся второй развод, и второй ребенок – инвалид. Поэтому в условиях, когда все духовные силы уходят на ребенка-инвалида, все очень тяжело. Внуку исполнилось в октябре четыре года, но, скорее всего, он так и не научится говорить. Там неясный диагноз, мы прошли всех врачей, дочь неоднократно лежала в больнице с сыном. Врачи не могут определить причины повреждения головного мозга. А физически ребенок очень активный, за которым нужен глаз да глаз – ежесекундно наблюдать. Поэтому дочь, имея два высших образования, оба с отличием: экономическое и юридическое, – оказалась в такой тяжелейшей жизненной ситуации. И ей самой нужна моя поддержка и поддержка ее дочери Вероники. Моей старшей внучке недавно исполнилось 14 лет, и она получила паспорт. Очень хорошая девочка, наша радость. И она помогает и маме, и мне. И у сына дочка Аленка, она пошла в школу в этом году. Тоже очень хорошая девочка. И внучки очень дружны между собой, очень друг друга любят.

В.Д. – Как они Вас называют?

Н.Б. – Бабуля.

В.Д. – А как вообще строится обычный Ваш день? Во сколько Вы встаете, как Вы все успеваете в течение дня? Потому что, кроме депутатской, у Вас есть еще и педагогическая деятельность.

Н.Б. – У меня нет совершенно никакого режима. Вся моя жизнь зависит от того, как будет построен мой преподавательский график: когда лекции, когда практические, когда очередной аспирант мне присылает свою диссертацию, когда ее надо срочно вычитать. Могу проснуться в три часа ночи, и я выспалась. Я сажусь за компьютер: или читаю диссертацию, или что-то делаю. Параллельно у меня может быть включен телевизор. Это как бы дает мне общение со всем миром. Я успеваю посмотреть замечательные фильмы. Из последних фильмов мне очень понравился сериал Валерия Тодоровского «Частица вселенной», это о современных космонавтах. Очень психологический. Тодоровский – тот самый, который «Оттепель» снял.

Очень люблю советские фильмы. Некоторые фильмы, как, например, «Кубанские казаки», я могу смотреть бесконечно. Они мне настроение повышают. Я помню, когда началась перестройка, этот фильм подвергали обструкции, высмеивали, говорили гадости про него. На одну телевизионную передачу пригласили Клару Лучко, исполнительницу одной из главных ролей, при ней говорили гадости, она пыталась обороняться. Пыталась объяснить им, что это мюзикл, и не все там фрукты – дыни и арбузы – были бутафорией. Там много было настоящего. Даже если это была бутафория, то что в этом плохого? Это был замечательный мюзикл, где после войны хотели показать наши достижения и вести к светлому.

В.Д. – Наталья Алексеевна, Вы для меня, прежде всего, человек культуры. Не случайно в одном из депутатских созывов Вы возглавляли Комитет по культуре Губернской Думы. И я очень благодарен Вам за то, что одно из открытых заседаний комитета Вы посвятили нашему проекту «Самарские судьбы». Я горжусь этим. Вы для меня – удивительный человек. Вы для меня – поэт, человек музыки. Вы успеваете сейчас уделять часть своей жизни этим увлечениям?

Н.Б. – Я в свое время окончила вечернюю музыкальную школу, которая находится на улице Александра Матросова, по классу фортепиано. И музыка очень важна была для меня. Но когда я поступила в аспирантуру в Воронежский государственный университет, там пианино не было (было в актовом зале, конечно), и я полностью отдалась науке и с той поры никогда не садилась за фортепиано. Поэтому мой «Революционный этюд» Шопена, который я играла на выпускном экзамене музыкальной школы, это все прошлое. Мне даже сейчас самой странно, что это когда-то было.

В.Д. – А поэзия?

Н.Б. – У меня вышел сборник стихов «Для души (при наличии её)». Но это было давно. А сегодня я могу сочинить стихи по случаю – кому-то ко дню рождения, к юбилею, по случаю рождения ребенка. Кстати, покажу одно стихотворение, оно у меня в ту книгу не вошло.

Получилось как? Как-то я была на конференции, уже в период своего политического небытия. Это был примерно 2015 год. На конференции в Московском государственном университете я попросила свою коллегу поговорить с одним из наших чиновников по поводу моей, так сказать, политической востребованности. И она мне говорит (а в свое время я-то ей и посоветовала стать тем должностным лицом, каким она стала, она тогда советовалась со мной):

– А как я ему тебя представлю? Кто ты есть?

То есть профессор, доктор юридических наук – это никто. Я это «никто» ощутила много раз. Когда ты в политике, ты нужен всем: тебе несут цветы, ты нужен и прочее. Но если ты выбываешь из политической обоймы, тебя забывают мгновенно, на второй же день. Всё – ты отработанный материал. Вот это ощущение я испытала много-много раз. И вдруг мне это говорит человек, которого я считала близкой подругой. Поэтому стихотворение навеяно вот этим ее поступком.

В.Д. – И как Вы в итоге разрешили себя представить?

Н.Б. – А никак. Я сказала: «Проблема отменяется. Меня не надо представлять». Теперь она тоже не в политической обойме, давно уже. Но мы по-прежнему дружим. Через день на электронный адрес я послала ей это стихотворение.

И я была как Ты…

И буду ль вспоминать я

те тосты и цветы,

улыбки и объятья?

Как в день рождения ли

иль на Восьмое марта

все дарят мне цветы

так искренне, азартно.

Но истина грядет,

Как гром за словесами:

а любит ли народ

без должности?

А сами?

А сами мы кого

без должности любили?

А сами мы кого

без должности почтили?

Вдруг понимаешь: Ты

как таковой не нужен,

а лично Вам цветы –

один букет – от мужа.

Как на душе легко!

А вам скажу: «Бог с вами!»

Та, что уже «никто» –

Той, что еще с цветами.

Это стихотворение говорит обо всех нас, кто в политике.

В.Д. – Наталья Алексеевна, Вы удивительно неуспокоенный человек. Я не знаю: от родителей это у Вас, от воспитания, от образования. Для меня Вы – пример принципиального, справедливого, честного человека. Но вот свое будущее Вы как себе видите? Вы не изменитесь? Возраст как-то влияет на эту Вашу принципиальность?

Н.Б. – Возраст, конечно, влияет. Как сказала однажды моя сваха, это первая свекровь моей дочки, удивительная женщина, которая умерла в этом году. Ее смерть я пережила очень тяжело. Всего 61 год, онкология глазного яблока. Она мне сказала: «Я поняла вдруг, почему люди боятся старости. Не потому, что становятся некрасивыми, не потому, что боятся смотреть на себя в зеркало, а потому, что надвигаются и надвигаются болячки». И это, наверное, понимает любой человек. И конечно, наши болезни – они отвлекают нас частенько от борьбы. Вот в этом смысле – да.

А в смысле переживания за то, что происходит – это уже черта моего характера. Это уже навсегда. Я могу расстроиться из-за любого пустяка. Вот, например, я села в маршрутку. У меня машины нет, я езжу в общественном транспорте. Маршрутка трогается, а женщина бежит за ней и кричит: «Остановите!» А водитель не увидел. И я вдруг начинаю переживать за эту женщину. Мне просто становится ее очень жалко. И я кричу водителю: «Пожалуйста, остановите, подождите чуть-чуть». Вот, казалось бы, это мелочь, а я страшно переживаю за эту женщину. И кричу до тех пор, пока маршрутка ее не подбирает.

Или уже с возрастом приходит все больше и больше воспоминаний. Как-то был один такой вопрос в передаче «Что? Где? Когда?», знатоки на него не ответили, а я ответила с ходу. «Что приходит с возрастом? Если в юности мы живем мечтами, то чем мы живем в старости?» Ну, сразу же напрашивается ответ: воспоминаниями. И это тоже наша жизнь – наша память.

В.Д. – У Михаила Светлова есть поэтические строчки, которые я в молодости вообще не понимал и считал, что это набор слов, но со временем начал понимать: «Грустно стариться теперь только в обществе потерь». Что такое для Вас стариться в обществе потерь? Вы много уже близких людей потеряли?

Н.Б. – Очень много. Можно я расскажу об одной утрате? У меня есть крестная, она старше меня всего на 7 лет. Тогда такие обычаи были в деревнях, когда много внуков, детей, и крестная мама может быть старше всего на семь лет, но она успела меня понянчить. И вот она отмечает золотую свадьбу, и ее муж созывает всех близких и друзей на 50-летие своей свадьбы с моей крестной. Повод, конечно, невероятно радостный. Мы все его обнимаем и в то же время поражаемся, насколько он похудел. А он собрал нас, чтобы проститься перед смертью. Он сидел с нами за столом. Его поддерживали уколами. Он не досидел в кафе до конца, это все было в Тольятти, он сказал: «Я пошел». Мы продолжали веселиться. А в эту же ночь он умер. Я, когда думаю об этом, то понимаю: обычный, простой человек и при этом очень красивый и очень сильный. Он из последних сил тянул и не умирал, чтобы в конце августа собрать нас всех, увидеться и проститься с каждым лично. Порадоваться, как мы веселимся на их золотой свадьбе. И потом со спокойной совестью уйти. Вот так надо жить и так надо умирать.

Я всегда расстаюсь с Натальей Алексеевной Бобровой с комком в горле. Удивительный она человек. Её неравнодушная жизнь, её бескомпромиссная борьба – пример для нас для всех. Потому что на таких людях, как Наталья Алексеевна, наша страна держится.


С Натальей Бобровой беседовал Виталий Добрусин