Я иду тебя искать (продолжение 39)
Клава старалась подниматься быстрым шагом и не останавливаться для передышек.
Оказавшись дома, она тихо прошла на кухню. Ей не хотелось, чтобы Борька проснулся и увидел её за открыванием письма. Скорее всего, её излишняя предосторожность вызовет у него безудержный смех, а Клава совсем не хотела чувствовать себя глупой идиоткой.[cut=Читать далее......]
Усевшись за стол, она аккуратно расстелила газету и положила на неё письмо. Интересно, от кого оно? Никаких надписей, открывающих эту тайну, на письме видно не было. Никаких штампов, говорящих о том, что письмо было отправлено по почте, тоже не нашлось. Клавдия перевернула письмо. С обратной стороны тоже было пусто. Скорее всего, конверт просто опустили в почтовый ящик. Никаких следов его путешествий из одного города в другой не было видно. Конверт был слишком новенький, без единой помятости. Кто же мог его отправить? Чтобы узнать ответ на этот вопрос, нужно было просто открыть конверт. Клава осторожно надорвала край конверта и вывалила его содержимое на стол. На газету плавно вылетел двойной тетрадный лист, сложенный пополам. Никакого порошка не было. Клава выдохнула с облегчением и взяла письмо в руки. Почерк был красивый, но немного заострённый, буквы то резко взлетали вверх, то падали вниз, как будто человек, который писал это письмо, сильно нервничал.
Клава посмотрела в коридор. В доме было тихо. Она открыла письмо и стала читать:
«Дорогая Клавдия!»
Клаву передернуло. Она ненавидела своё имя, особенно, когда её называли Клавдией. Фууу, просто фууу.
«Наверное, увидев, кто написал это письмо, ты даже не захочешь его читать. Это твоё право. Но я всё же очень прошу тебя дочитать его до конца, Просто дочитать. О большем я не прошу».
Сердце Клавы забилось с бешеной скоростью. Неужели это он? Такого просто не может быть. Зачем он ей написал? Чтобы лишний раз разбередить её кровоточащую рану? Клаве казалось, что рана её начала потихоньку затягиваться, и жизнь возвращалась в привычную колею, но сейчас она поняла, что это была только видимость. На самом деле боль никуда не ушла. Она лишь затаилась на время, чтобы при удобном случае напомнить о себе с удвоенной силой. И вот сейчас этот случай наступил.
На самом деле в тот день, когда Клава уходила от Андрея, глотая слёзы, она не просто была обижена. Парадокс заключался в том, что она в тот момент влюбилась в него сильнее в тысячу раз. Как такое было возможно, она понять не могла, но это был факт, с которым не поспоришь. Она безумно, без оглядки влюбилась в этого человека. Клава ни за что никогда в жизни никому бы не призналась в этом постыдном чувстве, потому что в лучшем случае после такого её признания человек просто покрутил бы пальцем у виска. Про худший Клавдия и думать не хотела. Она носила в себе это чувство, стыдясь его и пытаясь от него избавиться.
Эмоции захлестнули Клаву. Стоит ли читать письмо дальше? Вынесет ли её психика то, что в нём написано? Ничего хорошего от этого человека она не ждала. Один раз он уже обманул её. Стоит ли наступать на одни и те же грабли второй раз? Это будет уже слишком. Она ведь не пятнадцатилетний подросток и прекрасно понимает, что люди не меняются. Сможет ли она жить спокойно после того, как прочитает это письмо? Сможет ли она вообще ЖИТЬ?
Руки у Клавы дрожали. Если её сейчас увидит Борис, он сразу поймёт, что с ней что-то не так. Надо быстрее дочитать письмо и спрятать его куда-нибудь подальше. Нет, не спрятать. Его надо выбросить, а ещё лучше сжечь, чтобы ничто не напоминало о нём.
«Я знаю, что поступил с тобой тогда неправильно, — продолжила читать Клава. — Наверное, слишком жестоко. Но сам я тогда так не считал и не понимал, как тебя обидел. Обидел не только тебя, но очень многих. Но сейчас не о них. Я хочу написать о нас, о тебе и обо мне.
Скорее всего ты помнишь всё, что я тебе тогда сказал. Такие слова не забываются, они врезаются в память и остаются там навсегда. Тогда я так и хотел, я преследовал именно эту цель. Хотел ранить тебя побольнее, чтобы остаться в твоей памяти навсегда. Чтобы прошли годы, десятилетия, ты забыла всех, забыла любовников, мужа, но никогда не забывала меня, никогда. Мне казалось, что чем больше женщин будут меня помнить, тем значимее я буду выглядеть в своих собственных глазах.
Наверное, я возомнил себя богом. А это неправильно.
Но всё поменялось, когда я встретил тебя. Моя ошибка в том, что я не сразу понял, что ты для меня значишь. Не скрою, когда я тебя первый раз увидел, у меня внутри что-то перевернулось, но я заглушил этот голос, искоренил его из себя, выкорчевал. Мне так казалось. Но на самом деле я не смог этого сделать. Мне стало страшно, когда я понял, что первый раз в жизни я вышел из игры, хотя внешне соблюдал все правила. Я сразу понял, что на этот раз проиграл, но всё равно закончил этот раунд своей победой. Мнимой победой. Правда заключается в том, Клавдия, что в этой игре победила ты. Мне страшно было это признать, поэтому я довел игру до конца с ещё большей изощрённостью, чем делал обычно. Мне хотелось сделать тебе больнее, чем другим, потому что ты сама сделала мне больно.
Я видел, что понравился тебе, я это чувствовал, как всегда чутко чувствую такие вещи. Мне всего лишь нужно было снова стать человеком, вычеркнуть наконец игру из своей жизни и просто отдаться эмоциям, охватившим меня. Но я этого не сделал. Я струсил. Надо признаться, я струсил. Да.
Ты ушла от меня, глотая слёзы и боль, а я каждую ночь по сто раз проигрывал в голове эту ситуацию, терзал себя мыслями, раскаянием и горечью от упущенных возможностей обрести своё счастье. Неужели я не достоин счастья? Хотя ответ на этот вопрос понятен. Я его не достоин, потому что слишком много несчастий сделал другим. Я понимаю это. Сколько раз ночами я думал о тебе, о тебе, уходящей от меня с болью и слезами. Сколько раз я изводил себя этими мыслями. Я знаю, что недостоин тебя. Но только сейчас я понял, что готов наконец признаться, что люблю тебя. Мне слишком сложно далось это признание, потому что в моей голове слишком сильно сравнялись два понятия: любовь и поражение. И если говорить моим языком, то я испытал самое сильное поражение в своей жизни.
Клавдия, я ни на что не надеюсь, это правда, но если вдруг ты ещё испытываешь ко мне что-то помимо ненависти, приходи в парк. Я буду ждать тебя там каждый вечер.
Когда-то Маяковский написал такие строки, которые больше всего выражают состояние, в котором я сейчас нахожусь:
Любит? Не любит? Я руки ломаю
и пальцы разбрасываю разломавши
так рвут загадав и пускают по маю
венчики встречных ромашек».
Письмо упало на стол. Клаву захлестнули эмоции. Она не могла объяснить, что с ней происходит. Было такое ощущение, как будто всё внутри неё замёрзло, и она, приняв это как данность, приспособилась к этому состоянию, понимая, что другого всё равно не будет и надо как-то жить с этим, а сейчас вдруг со всех сторон брызнуло солнце, растопив лёд, начавший уже каменеть. Мир вдруг раскрасился в миллион разных цветов, о которых Клава даже и не подозревала. Оказывается, он был не только серым и чёрным. У мира был миллион других оттенков, и у Клавы наконец распахнулись глаза, чтобы это увидеть. Её опьянило это ощущение счастья, и она поняла, что не жила всё это время, а просто существовала, просто пыталась выжить. А жизнь — это вовсе не уборка и готовка, не Борька, храпящий в постели как боров, не рутина, не серость, не убогость. Жизнь — это когда мир раскрашен в миллион разных цветов, и ты их ВИДИШЬ.
Клава готова была броситься в омут с головой, забыв о своей обиде, об опасениях, о здравом смысле наконец. Да и кому нужен этот здравый смысл, когда душа поёт?
Клава помнила, как продолжались строки, которые написал Маяковский:
«Пускай седины обнаруживает стрижка и бритьё
Пусть серебро годов вызванивает уймою
Надеюсь верую вовеки не придёт
Ко мне позорное благоразумие».
Нет, быть благоразумной ей сейчас хотелось меньше всего. Его она оставит на потом. Не так часто в жизни выпадает такое счастье. Для того, чтобы почувствовать его, нужно полностью отбросить благоразумие и здравый смысл. Только так и никак иначе.
Клава вспомнила, как часто она себя одёргивала от глупых поступков, мысленно говоря, что ей уже не пятнадцать лет и что она уже не дурочка. Сейчас ей хотелось быть дурочкой. И кто сказал, что глупыми можно быть только подросткам? Ну и что, что ей уже сорок? Она хочет вести себя так, как будто ей пятнадцать. Хочет быть глупой. И пусть другие завидуют молча.
Клава спрятала письмо в карман халата и распахнула окно, впустив в квартиру свежий морозный воздух. Он бодрил и освежал. Почему она так раньше не делала? Почему сидела в закупоренной квартире, в которой нечем дышать? Сейчас ей так хотелось вдыхать морозную свежесть и чувствовать, что она живёт.
Из спальни вышел заспанный всклокоченный Борька и заворчал:
— Клав, ты чего тут морозильню устроила? Хочешь с воспалением лёгких слечь?
Клава подлетела к нему и обняла изо всех сил:
— Борька, не ворчи! Посмотри, какой сегодня хороший день. Давай одевайся, сейчас завтракать будем. А потом обязательно куда-нибудь пойдём. Куда ты хочешь сходить?
Борис смотрел на Клаву как на второе пришествие Христа. И чего это она вдруг такая… взбудораженная?
— Даже не знаю, Клав. Я бы вообще дома повалялся, телевизор посмотрел, — нерешительно сказал Борис. Он уже понял, что никакого спокойного домашнего дня у него не будет, но попытаться всё-таки стоило.
— Борька, какой ты дурак. Поваляться ты в любой день сможешь, а вот такого замечательного денька может уже и не будет. Надо пользоваться. Может, на каток сходим? — предложила Клава.
— Клав, так у нас коньков нет.
— У Ленки возьмём напрокат, — весело сказала Клава.
— Так у неё, наверное, только одни, — пытался отбрыкнуться Борис.
— У неё двое коньков, я точно знаю. Одни коньки бывшего мужа. Она недавно балкон разбирала, там их и нашла.
— Так уж небось выкинула, — не терял надежды Борис.
— Зачем же она будет их выкидывать?
— Ну не знаю, — вяло сказал Борис.
— Ну если не на каток, тогда можно в лес сходить прогуляться, — предложила Клавдия.
— В лес? Зимой?— Борис уставился на Клавдию, пытаясь по её внешнему виду определить, всё ли у неё в порядке с головой.
— А почему бы и нет? Я не хочу выходные провести взаперти. Я хочу на природу, на свежий воздух. Мы с тобой и так никуда не ходим, — обиженно сказала Клава.
— Ну не в лес же, Клав, — сказал Борис, понимая, что этот бой он уже проиграл.
Клава подошла к Борису и поцеловала его в губы так, как уже давно не целовала. Борис стоял ошеломлённый и не знал, как ему себя вести. Хотелось впиться в Клавку губами и не отпускать, но в любой момент на кухню мог зайти Вадим. Время уже десятый час, скоро встанет. Борису не хотелось, чтобы их сын наблюдал, как его немолодые родители предаются телячьим нежностям. Было бы как-то неудобно перед ним.
Клава, оставив Бориса в раздумьях, порхнула к плите и начала возиться с завтраком. Через двадцать минут Бориса ждала вкуснейшая яичница, приготовленная именно так, как он любит.
Борис, вооружившись вилкой и ножом, сидел за столом, уплетал яичницу и искоса поглядывал на Клаву, не зная, чего ещё от неё ждать. Сегодня она явно была не в себе, и что послужило этому причиной, Борис мог только догадываться. Ещё вчера, когда она ложилась спать, — это была обыкновенная Клава, а уже сегодня с утра её как будто подменили. Возникал вопрос: что произошло ночью? Борис пожал плечами в ответ на свои мысли и продолжил налегать на яичницу. Чёрт их разберёт, этих женщин.
Такая Клава Борису определенно нравилась. В глазах у неё горели задорные огоньки, щёки покрыл лёгкий румянец, на губах играла таинственная улыбка. Такой Клаву Борис не видел уже много лет. Он уж и позабыл, какой она была тогда, когда они только познакомились. Годы потушили в её глаза задорные огоньки, румянец на щеках появлялся только при помощи косметических средств, а улыбка стала какой-то вымученной, в ней пропала лёгкость и беззаботность, которая присуща только молодости. Сейчас Клава стала… другая, но такая она была для Бориса привычнее, как-то роднее, что ли.
Такая Клава, которую он видел перед собой сейчас, требовала другого подхода. Чтобы не казаться рядом с ней старпёром, он и сам должен почувствовать себя молодым. Хотя бы создать видимость молодости. А что там свойственно молодым? Правильно, легкость на подъём и бесшабашность.
— Ну что, Клавка, пошли в лес? — весело сказал Борис, соскребая куском хлеба остатки яичницы с тарелки.
Клава захлопала в ладоши:
— Борька, ты лучший.
Борис покраснел от похвалы. День однозначно обещал быть хорошим. И пусть ему придётся отправиться в лес, зато вечером он получит причитающееся ему по праву в двойном, если не в тройном размере.
(продолжение следует...)
Оказавшись дома, она тихо прошла на кухню. Ей не хотелось, чтобы Борька проснулся и увидел её за открыванием письма. Скорее всего, её излишняя предосторожность вызовет у него безудержный смех, а Клава совсем не хотела чувствовать себя глупой идиоткой.[cut=Читать далее......]
Усевшись за стол, она аккуратно расстелила газету и положила на неё письмо. Интересно, от кого оно? Никаких надписей, открывающих эту тайну, на письме видно не было. Никаких штампов, говорящих о том, что письмо было отправлено по почте, тоже не нашлось. Клавдия перевернула письмо. С обратной стороны тоже было пусто. Скорее всего, конверт просто опустили в почтовый ящик. Никаких следов его путешествий из одного города в другой не было видно. Конверт был слишком новенький, без единой помятости. Кто же мог его отправить? Чтобы узнать ответ на этот вопрос, нужно было просто открыть конверт. Клава осторожно надорвала край конверта и вывалила его содержимое на стол. На газету плавно вылетел двойной тетрадный лист, сложенный пополам. Никакого порошка не было. Клава выдохнула с облегчением и взяла письмо в руки. Почерк был красивый, но немного заострённый, буквы то резко взлетали вверх, то падали вниз, как будто человек, который писал это письмо, сильно нервничал.
Клава посмотрела в коридор. В доме было тихо. Она открыла письмо и стала читать:
«Дорогая Клавдия!»
Клаву передернуло. Она ненавидела своё имя, особенно, когда её называли Клавдией. Фууу, просто фууу.
«Наверное, увидев, кто написал это письмо, ты даже не захочешь его читать. Это твоё право. Но я всё же очень прошу тебя дочитать его до конца, Просто дочитать. О большем я не прошу».
Сердце Клавы забилось с бешеной скоростью. Неужели это он? Такого просто не может быть. Зачем он ей написал? Чтобы лишний раз разбередить её кровоточащую рану? Клаве казалось, что рана её начала потихоньку затягиваться, и жизнь возвращалась в привычную колею, но сейчас она поняла, что это была только видимость. На самом деле боль никуда не ушла. Она лишь затаилась на время, чтобы при удобном случае напомнить о себе с удвоенной силой. И вот сейчас этот случай наступил.
На самом деле в тот день, когда Клава уходила от Андрея, глотая слёзы, она не просто была обижена. Парадокс заключался в том, что она в тот момент влюбилась в него сильнее в тысячу раз. Как такое было возможно, она понять не могла, но это был факт, с которым не поспоришь. Она безумно, без оглядки влюбилась в этого человека. Клава ни за что никогда в жизни никому бы не призналась в этом постыдном чувстве, потому что в лучшем случае после такого её признания человек просто покрутил бы пальцем у виска. Про худший Клавдия и думать не хотела. Она носила в себе это чувство, стыдясь его и пытаясь от него избавиться.
Эмоции захлестнули Клаву. Стоит ли читать письмо дальше? Вынесет ли её психика то, что в нём написано? Ничего хорошего от этого человека она не ждала. Один раз он уже обманул её. Стоит ли наступать на одни и те же грабли второй раз? Это будет уже слишком. Она ведь не пятнадцатилетний подросток и прекрасно понимает, что люди не меняются. Сможет ли она жить спокойно после того, как прочитает это письмо? Сможет ли она вообще ЖИТЬ?
Руки у Клавы дрожали. Если её сейчас увидит Борис, он сразу поймёт, что с ней что-то не так. Надо быстрее дочитать письмо и спрятать его куда-нибудь подальше. Нет, не спрятать. Его надо выбросить, а ещё лучше сжечь, чтобы ничто не напоминало о нём.
«Я знаю, что поступил с тобой тогда неправильно, — продолжила читать Клава. — Наверное, слишком жестоко. Но сам я тогда так не считал и не понимал, как тебя обидел. Обидел не только тебя, но очень многих. Но сейчас не о них. Я хочу написать о нас, о тебе и обо мне.
Скорее всего ты помнишь всё, что я тебе тогда сказал. Такие слова не забываются, они врезаются в память и остаются там навсегда. Тогда я так и хотел, я преследовал именно эту цель. Хотел ранить тебя побольнее, чтобы остаться в твоей памяти навсегда. Чтобы прошли годы, десятилетия, ты забыла всех, забыла любовников, мужа, но никогда не забывала меня, никогда. Мне казалось, что чем больше женщин будут меня помнить, тем значимее я буду выглядеть в своих собственных глазах.
Наверное, я возомнил себя богом. А это неправильно.
Но всё поменялось, когда я встретил тебя. Моя ошибка в том, что я не сразу понял, что ты для меня значишь. Не скрою, когда я тебя первый раз увидел, у меня внутри что-то перевернулось, но я заглушил этот голос, искоренил его из себя, выкорчевал. Мне так казалось. Но на самом деле я не смог этого сделать. Мне стало страшно, когда я понял, что первый раз в жизни я вышел из игры, хотя внешне соблюдал все правила. Я сразу понял, что на этот раз проиграл, но всё равно закончил этот раунд своей победой. Мнимой победой. Правда заключается в том, Клавдия, что в этой игре победила ты. Мне страшно было это признать, поэтому я довел игру до конца с ещё большей изощрённостью, чем делал обычно. Мне хотелось сделать тебе больнее, чем другим, потому что ты сама сделала мне больно.
Я видел, что понравился тебе, я это чувствовал, как всегда чутко чувствую такие вещи. Мне всего лишь нужно было снова стать человеком, вычеркнуть наконец игру из своей жизни и просто отдаться эмоциям, охватившим меня. Но я этого не сделал. Я струсил. Надо признаться, я струсил. Да.
Ты ушла от меня, глотая слёзы и боль, а я каждую ночь по сто раз проигрывал в голове эту ситуацию, терзал себя мыслями, раскаянием и горечью от упущенных возможностей обрести своё счастье. Неужели я не достоин счастья? Хотя ответ на этот вопрос понятен. Я его не достоин, потому что слишком много несчастий сделал другим. Я понимаю это. Сколько раз ночами я думал о тебе, о тебе, уходящей от меня с болью и слезами. Сколько раз я изводил себя этими мыслями. Я знаю, что недостоин тебя. Но только сейчас я понял, что готов наконец признаться, что люблю тебя. Мне слишком сложно далось это признание, потому что в моей голове слишком сильно сравнялись два понятия: любовь и поражение. И если говорить моим языком, то я испытал самое сильное поражение в своей жизни.
Клавдия, я ни на что не надеюсь, это правда, но если вдруг ты ещё испытываешь ко мне что-то помимо ненависти, приходи в парк. Я буду ждать тебя там каждый вечер.
Когда-то Маяковский написал такие строки, которые больше всего выражают состояние, в котором я сейчас нахожусь:
Любит? Не любит? Я руки ломаю
и пальцы разбрасываю разломавши
так рвут загадав и пускают по маю
венчики встречных ромашек».
Письмо упало на стол. Клаву захлестнули эмоции. Она не могла объяснить, что с ней происходит. Было такое ощущение, как будто всё внутри неё замёрзло, и она, приняв это как данность, приспособилась к этому состоянию, понимая, что другого всё равно не будет и надо как-то жить с этим, а сейчас вдруг со всех сторон брызнуло солнце, растопив лёд, начавший уже каменеть. Мир вдруг раскрасился в миллион разных цветов, о которых Клава даже и не подозревала. Оказывается, он был не только серым и чёрным. У мира был миллион других оттенков, и у Клавы наконец распахнулись глаза, чтобы это увидеть. Её опьянило это ощущение счастья, и она поняла, что не жила всё это время, а просто существовала, просто пыталась выжить. А жизнь — это вовсе не уборка и готовка, не Борька, храпящий в постели как боров, не рутина, не серость, не убогость. Жизнь — это когда мир раскрашен в миллион разных цветов, и ты их ВИДИШЬ.
Клава готова была броситься в омут с головой, забыв о своей обиде, об опасениях, о здравом смысле наконец. Да и кому нужен этот здравый смысл, когда душа поёт?
Клава помнила, как продолжались строки, которые написал Маяковский:
«Пускай седины обнаруживает стрижка и бритьё
Пусть серебро годов вызванивает уймою
Надеюсь верую вовеки не придёт
Ко мне позорное благоразумие».
Нет, быть благоразумной ей сейчас хотелось меньше всего. Его она оставит на потом. Не так часто в жизни выпадает такое счастье. Для того, чтобы почувствовать его, нужно полностью отбросить благоразумие и здравый смысл. Только так и никак иначе.
Клава вспомнила, как часто она себя одёргивала от глупых поступков, мысленно говоря, что ей уже не пятнадцать лет и что она уже не дурочка. Сейчас ей хотелось быть дурочкой. И кто сказал, что глупыми можно быть только подросткам? Ну и что, что ей уже сорок? Она хочет вести себя так, как будто ей пятнадцать. Хочет быть глупой. И пусть другие завидуют молча.
Клава спрятала письмо в карман халата и распахнула окно, впустив в квартиру свежий морозный воздух. Он бодрил и освежал. Почему она так раньше не делала? Почему сидела в закупоренной квартире, в которой нечем дышать? Сейчас ей так хотелось вдыхать морозную свежесть и чувствовать, что она живёт.
Из спальни вышел заспанный всклокоченный Борька и заворчал:
— Клав, ты чего тут морозильню устроила? Хочешь с воспалением лёгких слечь?
Клава подлетела к нему и обняла изо всех сил:
— Борька, не ворчи! Посмотри, какой сегодня хороший день. Давай одевайся, сейчас завтракать будем. А потом обязательно куда-нибудь пойдём. Куда ты хочешь сходить?
Борис смотрел на Клаву как на второе пришествие Христа. И чего это она вдруг такая… взбудораженная?
— Даже не знаю, Клав. Я бы вообще дома повалялся, телевизор посмотрел, — нерешительно сказал Борис. Он уже понял, что никакого спокойного домашнего дня у него не будет, но попытаться всё-таки стоило.
— Борька, какой ты дурак. Поваляться ты в любой день сможешь, а вот такого замечательного денька может уже и не будет. Надо пользоваться. Может, на каток сходим? — предложила Клава.
— Клав, так у нас коньков нет.
— У Ленки возьмём напрокат, — весело сказала Клава.
— Так у неё, наверное, только одни, — пытался отбрыкнуться Борис.
— У неё двое коньков, я точно знаю. Одни коньки бывшего мужа. Она недавно балкон разбирала, там их и нашла.
— Так уж небось выкинула, — не терял надежды Борис.
— Зачем же она будет их выкидывать?
— Ну не знаю, — вяло сказал Борис.
— Ну если не на каток, тогда можно в лес сходить прогуляться, — предложила Клавдия.
— В лес? Зимой?— Борис уставился на Клавдию, пытаясь по её внешнему виду определить, всё ли у неё в порядке с головой.
— А почему бы и нет? Я не хочу выходные провести взаперти. Я хочу на природу, на свежий воздух. Мы с тобой и так никуда не ходим, — обиженно сказала Клава.
— Ну не в лес же, Клав, — сказал Борис, понимая, что этот бой он уже проиграл.
Клава подошла к Борису и поцеловала его в губы так, как уже давно не целовала. Борис стоял ошеломлённый и не знал, как ему себя вести. Хотелось впиться в Клавку губами и не отпускать, но в любой момент на кухню мог зайти Вадим. Время уже десятый час, скоро встанет. Борису не хотелось, чтобы их сын наблюдал, как его немолодые родители предаются телячьим нежностям. Было бы как-то неудобно перед ним.
Клава, оставив Бориса в раздумьях, порхнула к плите и начала возиться с завтраком. Через двадцать минут Бориса ждала вкуснейшая яичница, приготовленная именно так, как он любит.
Борис, вооружившись вилкой и ножом, сидел за столом, уплетал яичницу и искоса поглядывал на Клаву, не зная, чего ещё от неё ждать. Сегодня она явно была не в себе, и что послужило этому причиной, Борис мог только догадываться. Ещё вчера, когда она ложилась спать, — это была обыкновенная Клава, а уже сегодня с утра её как будто подменили. Возникал вопрос: что произошло ночью? Борис пожал плечами в ответ на свои мысли и продолжил налегать на яичницу. Чёрт их разберёт, этих женщин.
Такая Клава Борису определенно нравилась. В глазах у неё горели задорные огоньки, щёки покрыл лёгкий румянец, на губах играла таинственная улыбка. Такой Клаву Борис не видел уже много лет. Он уж и позабыл, какой она была тогда, когда они только познакомились. Годы потушили в её глаза задорные огоньки, румянец на щеках появлялся только при помощи косметических средств, а улыбка стала какой-то вымученной, в ней пропала лёгкость и беззаботность, которая присуща только молодости. Сейчас Клава стала… другая, но такая она была для Бориса привычнее, как-то роднее, что ли.
Такая Клава, которую он видел перед собой сейчас, требовала другого подхода. Чтобы не казаться рядом с ней старпёром, он и сам должен почувствовать себя молодым. Хотя бы создать видимость молодости. А что там свойственно молодым? Правильно, легкость на подъём и бесшабашность.
— Ну что, Клавка, пошли в лес? — весело сказал Борис, соскребая куском хлеба остатки яичницы с тарелки.
Клава захлопала в ладоши:
— Борька, ты лучший.
Борис покраснел от похвалы. День однозначно обещал быть хорошим. И пусть ему придётся отправиться в лес, зато вечером он получит причитающееся ему по праву в двойном, если не в тройном размере.
(продолжение следует...)