Обращение к Читателям

АННОТАЦИЯ № 2 «О чем писать книгу?» - спросит тот, кто не испытывал никогда вдохновения и страстного желания открыть свою душу или рассказать интересную историю одной жизни. Чем занимался автор этой повести. Он не стал углубляться в дебри сверхъестественного, чего-то придумывать. Он этот жанр отвергает, а отправляется к людям пожившим, много повидавшим, слушает их рассказы и записывает. Его кредо, узнавать историческую правду от первого лица, оформив ее в художественное произведение. На что у автора имеется признанный талант. «Ты вот успрашиваешь как мы жили? - его собеседница притормозила колесо в прялке и стала от мусора отряхиваться. - Ды так и жили мы тады — как и все. Он, Сам то, как только мы поженились - дети пошли, то и дело воевал, а я тут по хозяйству одна зимушку и летушку хлопотала. Скотина вся на мне была и поле... Эх, ды нужды то мы хлебнули. Тады же мы жили индивидуально...». А что значит «как все?». А это значит, есть что поведать легкомысленному обывателю двадцать первого века, не пережившему еще слава богу тех трудностей и трагедий.

Спасибо! И внукам за дедово творчество гордость... Приведу здесь отрывочек из первой главы книги здесь.                                          Глава №1                                       Петр Межин Было ему тогда лет около двадцати. Самарчанин коренной, но вот решил переселиться в Зуевку, не переубедишь. Отец ему про это село много рассказывал, бывал видно Павел Ионович в Зуевке, ежели так подробно все знал об этом крупном степном поселении юга Заволжья.  А может  заезжие ему о Зуевке подробности разные сообщили. «Которых в живых теперь  мало кто оставался. Из стариков-то энтих», - думал Петр. Который и надумал пройтись пешочком в это село по дорожкам степным. «И село надо бы мне посмотреть, и на житье-бытье полюбоваться, к Субботину Михаилу Евстафьевичу в гости заглянуть. Друзьями с отцом они были еще со времен службы в Красно – Самарской крепости.  Так припоминается». С этого у них дружба начиналась, а потом и сам Петр привязался к дяде Мише  и к его жене Дарье Дмитриевне, которые если уж когда заезжали к ним, то обязательно с подарками. А то и с бараном целым, которого на пеньке разрубят и Петра отправят в погреб с мясом. Скажут ему «Там рассол в кадушке, в него положи». А сами по случаю приезда застолье устроят, где у них и сырец откуда-то появится, закуски разные, соленья, варенья. А ежели артелью селяне к ним понаедут, то тут уж  селянам Павел Ионович Межин не знает чем и угодить. Полюбили горожане селян. А теперь вот и Петр к ним шел, грустил и он теперь без сельчан заезжих. Не едут долго что-то в Самару зуевцы. А дай я сам к ним пешочком по степи пройдусь, - думает Петр. И пошел по природе матушке, а кругом, насколько позволяет горизонт, степь мерцает дымкой, луга холмистые до самого горизонта простираются, необъятные степи буйно поросшие ковылью белокосой ковылью, веками не кошеной и скотом не топтанной. Но встречаются ему порой и зеленые лужочки в низинах, как островки, поросшие остролистой осокою с пятнами белоголовника или темно-зеленые заросли пырея в ложбинах. И где бы не остановливался наш путник, везде встречала и удивляла его цветущая и благоухающая заволжская степь. И только изредка встречающиеся перелески или заросли высокого кустарника нарушали закономерность степной картины. А на синем небе не было видно ни единого облачка. Зато солнце палит неистово и нещадно. И вокруг ни единой живой души. Межин один в степи, в своих плетеных из  лыка лаптях, с посохом, уставший от длительной ходьбы до изнеможения. Ему уже не в моготу, становился в тени за редким перелеском, присел на тугую ковыльную кочку, стал перемотать сбившуюся обмотку. «И, правда, в них идти-то как удобно. Удобно и ноге, перемотаешь ее другим концом и опять на время нога в ботинке сухая, - думал Пётр». Об обмотках он не раз слышал рассказы от старых солдат, от отца, от дяди Матвея, его сослуживца. И не будь у него такой обуви, не вынес бы он ходьбы этой пешей. А сколько ему еще идти, если дорога степная, протоптанная подводами, все идет вперед и идет, когда две тропинки – ленточки эти, поросшие в средине густым ковром подорожника, вели путника и вели на юг. По мягкой дорожке шагать ему было уютно в этих лаптях, не красивых на вид, но очень удобных. Потянуло наконец-то прохладным, ласкающим ветерком в тенечке на Межина. Степной вольный ветер зашелестел листвою редких лесин, скрывающих Петра от палящего солнца. Но ветерок вскоре переметнется на траву, зашелестит  листвою. Обрадованные прохладой застрекотали рядом кузнечики, цикадки и другая божья тварь. Петр внимательно пригляделся на траву, где сидел. - Ба, а сколько мошек там, козявок всяких ползает! И все спешат куда-то, по былинкам все к верху лезут... Петр сорвал стебель, стал им играться как перекидным мостиком, укладывая его впереди бегущих насекомых. Те вползали быстренько на него и лезли выше, выше, до макушки куста, самого. А Межин им перевертывал свой стебелёк верхом вниз и все повторялось сначала. - Оказывается тут у вас свой мир в травке, - с довольной улыбкой шептал им Межин, положив опять былинку-мостик с одной ветки ковыльного куста на куст пырея.  Понаблюдал он еще минутку за васюрками разными, за кузнечиками, копошащими в траве, огляделся вокруг, поднялся, взял свой посох и пошел в низину по круто спускающемуся склону. - Овраг-то какой широченный и, кажись, проточный. «Святой Лог», неужто? - удивился Петр, вспомнив множество рассказов о нем от заезжающих к ним зуевцев. - Али и взаправду он, тот самый проточный великан!? – Петр поспешил к его руслу. Его мучила жажда, он давно мечтал испить воды родниковой. И пройдя еще несколько метров в сторону от дорожной ленты Межин очутился у звонкого ручья, который тут вытекал из дубового желоба, уложенного под проезжей дорогой. Петр снял рубаху, по пояс умылся в ручье, блаженно ощутив на вспотевшем теле свежесть родниковой прохлады. - И поблизости должны быть их родники, похоже, - подумал он, - так как вода-то в ручью не успела даже толком согреться. Набрав ее в пригоршни, Петр попробовал воду на вкус. И понял, по вкусу она схожая с колодезьной, которые на его пути попадались. Осмотревшись, Петр обратил внимание на пригорок, на зеленеющие делянки, на межами между ними, с которых как раз и стекали в эту низину журчащийе ручьи. Межин залюбовался ими, этими природными явлениями, к которым был всегда неравнодушным.  направился вверх, откуда берет начало этот ручей. - Ба, а красотища какая! – восхищался он, - И тут жаворонок в небе разливается. И как я раньше-то тут не побывал, у сельчан не погостевал, которые звали не раз. Привык бы к этим местам и я, к приволью этому, к проселкам, к родникам этим. Наверно и дичи, и птицы тут много.  Петр все оглядывал вокруг и всему удивлялся. Птицам удивлялся, они тут такие, совсем не пугливые. - Или  тот суслик на пригорке, который стоит себе как колышек, посвистывает, меня не боится. И заяц окосел совсем, тоже меня не видит. Заповедник тут для них будто. - А пройдя еще саженей полсотни Петр спугнул с ручья крупных птиц, ему неизвестных. Их было много, которые поначалу будто отяжелев от собственной туши ни за что не хотели в воздух подниматься. А потом, немного от него отбежав, лениво вверх все же поднялись. И, чуть отлетев, на поле каких-то посевов опять сели, пошагали важно прочь от Петра. - Уж, не индейки ли это дикие? - подумал Петр, шагая по краю ручья к его истоку. А ручей в некоторых местах то сильно растекался в пологих берегах, то сужался до одного шага. В одном месте Петр разбежался и прыгнул через ручей, увязнув в камышовых зарослях на той стороне. И из них со свистящим шумом выпорхнула испуганная кряква, которая как подранка тут же в камышах и опустилась. «Ишь ты, отвлекать решила от гнездовья постороннего путника. Иди, порхай к гнезду опять, а я пойду своей дорогой", - подумал Петр. А в слух сказал, - извини, что напугал ненароком. Утка поднялась и полетела, немного обогнула непрошеного гостя и опять возвратилась в свои заросли, видимо к насиженным яйцам. Интуиция ей подсказывает, что нельзя будущих птенцов остужать. А пройдя еще шагов несколько Петр уперся в низкую плетневую изгородь. Заросшая травой она преградила ему путь, по ту сторону  которой кем-то заботливо была выкопана неглубокая яма. Она  была аккуратно обложена с краев диким валуном-булыжником. «Охранная зона тут какая-то, стало быть?», - подумал Пётр о заботливых людях. Перешагнул плетень он оказался у родника, присел на выступающий булыжник. «Ишь как все люди тянутся к твоим истокам, милый ты мой родничок». - А ты не нашенский видно, родимый? - услышал Петр сзади. - Ай, впервой тут? Коль в диковинку тебе все, я погляжу. Петр, от неожиданности даже оробел, оглянулся. У плетня стоял заросший густой шевелюрой мужчина, опираясь руками о плетень, Он был в самотканых штанах, в рубахе перепоясанной у бедер плетеным пояском, босой, бородатый, коренастый, среднего роста. У мужика неопределенных лет в загорелых руках, напрягшихся от вечного труда, ладно размещалась коса-литовка. Она была со свеже выструганым черенком и с новой ручкой. И мужик держал ее так, словно позировал кошение трав. - Уж, не косить ли ты собрался, дед? - спросил его Петр. - А я бы этого не желал. Луг испортишь  или плетень сломаешь, А они мне дюже понравились. - Акуга тут одна, какой луг? Пошел бы он к лешему, этот ручей Поотбивал он нам тута пашню усю, как леший. И чево мы с ним только не делали. И она, акуга эта одно только знаеть дуить тут и дуеть, Растеть. Обкосить я ее немного анадысь по краям, а теперь вон она выросла опять. - А птицу с гнезд спугнешь. дед, это как тогда? Зовут-то тебя как, величают? Небось сам-то из Зуевки? - Откуда догадалси?  Ай, у мене на лбу чево написано. Ай, по тому - гутарю я как, мене узнаешь? - И по разговору мне ясно, дед, что ты зуевский. - А сам ты, чей будишь, из каких местов? - Из Самары, Межин я, узнал поди теперь-то меня, дед? - Заладил одно, дед, ды дед. Чай имя я имею и фамилию. Ище какую, не простую. Зуевы мы были, спокон веков Зуевы-ы! Понял? А зовуть мене Нефодием. А по отцу я Захарьев сын буду. Теперь уразумил сынок, али нет ище? - Теперь уразумил, дедуля. С первым зуевцем, да еще каким бог свидание мне дал. С Нефедом Захаровичем Зуевым. И это означает стало быть о том, что. Это от вас село такое название взяло. А, дядя Нефед, не знаешь? - Не от нас, но предки наши сюды тоже с обозами первыми на поселение прибыли. Это ежели Бориса нашего об этим послухать. И ежели в Алёнкины архивы заглянуть с этими вопросами. - А это какой у вас ещё Борис? И Аленка будет чья, а,Нефед Захарыч? - Аль, не слыхал о них? Которые тут испокон веку все чево-то пишуть и пишуть о Зуевых. Буровють у своих бумагах они тама чево-то и у сундучок свой кладуть, хранять для потомков свои  архивы.  Ишь, птицы-то закурлыкали опять. Это они сюды теперь летять, к нам на гнездовье. - А это ты о каких птицах рассказываешь, Нефед Захарыч? - О  журавлях, о ком еще-то толковать мне. Птица эта сильно добрая и жалостливая. Щас сам на них поглядишь, как сюды они, у ручей этот сядуть. Заметил теперь и Петр клин журавлиный, которые под облаками парили, а потом и над ними закружились, вытянув шеи в струнку. И он теперь четко услышал как серые птицы о чем-то урчали в небе, перекликаясь между собой, опускаясь с каждым кругом все ниже и ниже. - И они у нас тут гнезда на - свивали, и усякие другие птицы на свивали в траве, на склоне  Святова Лога, -  растолковывал Петру дед про жизнь этих птиц. - А чево им-то тут? Им тут вон какая любота. Кормежка им вволю, вода под боком. И нихто их тут не гоняеть: ни дроф, ни чибисов, ни журавлёв. - А дрофа степная птица, я слыхал, не болотная? - засомневался Межин. - Да, паря, это тебе не цапля, которая на ногах длинных на мели ютится, стоить часами, рыбешку-мелочь сторожить и ловить. А дрофы, птицы серые, степные, как индюшки  крупные. Они шагають важно по степям ковыльным, по хлебам нашим парами ходють, тама набольше и гнезда деткам своим вьють. А вон, гляди,  журавли-то садяться с нами рядом. А ну, пригнись. Штоб не спужнуть их с этой поляны. И Межин подчиняясь примеру деда, присел с ним рядом, который проворно отбросил косу в сторону, схоронился за плетень, из укрытия наблюдая за брачными ухаживаниями самцов - журавлей за красавицами самками. А журавли выгнув длинные шеи, нахохлив перья на тонких ножках стали важно выхаживать кругами около своих подруг, чего-то им урча, о чем-то с ними разговаривая. - Природа у нас хорошая и богатая дичью всякой, - тихо, но с гордостью, с трепетом души говорил дед Нефед Межину. - И вить находются людишки, однако, которые хотять ликвидировать эти раздолья. Дескать, не топтать бы поля зверьем этим и птицами. И штобы болоты на поле не разводились. Загубить бы им  тут родники - и, баста. А хто им противится, они  грозяться им, мол, помалкивай. А как смолчишь, коли на душе кошки скребуть. И вот думали мы, гадали - как тут быть? Они хозяева земли, которые толкують, што, мол, они аренду за нас платють. Пошли к управляющему Неклюдину, а тот  «разберусь». Притихли с родником малость. А тут я гляжу с усадьбы своей - ты тут майначишся. Вот я к тебе и приперся, думал што халдеи те опять к роднику пришли. А он мешаить кому, этот ручей-то?  Увидють они, как лось пришел к ручью напиться, аль косуля, аль барсук, их это и раздражаеть. Ну и притопчуть звери нам траву тут малость, и чево?. А за это подымать зачем гвалт такой. «Вот, мол, закопаем мы ваш ручей и осенью ево перепашем. е - А Неклюдин как на это смотрит? Он управляющий делами. Ему доложите,на сельском сходе обсудите. Раз он вам сказал «разберусь», значит надо разобраться. А я знаю его, он благородный и толковый господин. - А вы с ним аль знакомы? - удивился дед. - А што, мил человек, ежели мы и тебе впрегем в это дело? И штобы ты помогал в этим деле нам. А, Межин? Ты смышленый парень, ежели в Павла Ионыча пошел. А я знакомый с ним. Он зуевцамзавсегда советами своими помогал, када мы к нему заедем на ночлежку, Ух, он у вас был и любознательным, грамотный батя твой, толковый. А пришел-то ты к кому, сынок?  Но Пётр с ответом деду Нефодию немного замешкался, неудобно было признаваться, что о родителях своих он и сам толком-то мало чего знает, с тех пор как они уехали работать в бывшее имение графа и писателя Льва Толстова. - А у родителей твоих как дела, как здоровье? - настаивал дед... – Сказал бы я вам дядя Нефодий, но не в Самаре родители мои проживают. А сюда Субботины меня в гости приглашали. Отучился я и теперь, свободен. Вот и надумал в Зуевку приехать, округу поглядеть, с людьми хорошими повидаться. - А добиралси к нам с кем? Пешком, али приехал? - На своих двоих рысачил по проселкам. Третьи сутки вот иду по степи, - с улыбкой гордой отвечал деду Петр, пристраивая на плечо свой дорожный мешок. - Ладно, дядя Нефед, веди меня теперь в ваше село. Тут мне понравилось, в вашем логу Святом. Я бы пожить тут  с тобой желал, посторожить эти места.  - Эт от  чево же охота у тебя такая явилась? - Нефёд заразительно рассмеялся. - Это тут одни старцы только в кельях и жили: как Кузьма и как Тихон. А теперь тут жить хахотел и ты? А как тады быть тебе  с девицами крестьянскими?  - Ды я пошутил на счёт проживания -то, дядя Нефёд. А вообще-то, в селе вашем есть невесты? Или уже всех расхватали ваши парни? - Остались и тебе красавицы. К примеру, та же Машенька Субботина. А можеть ты и  Настехе, вдовушке нашей приглянешься. Ох, востра она на язык, шельма. Шли они какой-то межою, вдоль чьих-то посевов конопли, которая все время шла на крутой подъем, где им на встречу дул теперь все время теплый ветер. - Это наш губан - суховей нам на встречу все время дуить. Он испокон веку из Большой Глушицы к нам дуить. И он нам обыкновенно дожди приносить. Теплые дожди, обильные, с грозой сильной, и с громом. - А мельниц у вас много? - Петр прибавил шагу, чтобы догнать деда. - А вон одной мельницы крылья показались.  Она Субботина и есть мельница. - Нефёд Зуев указывал пальцем куда-то за горизонт. - А вот ежели бы крыло мельничье вертелась, то увидал бы ты ее сразу. А то крыло оно и есть крыло. Тут сразки  ее и не углядишь, пока массивы с коноплей не кончаются. Правда, пройдя ещё саженей с полсотни, показалась им и Субботина мельница, к которой тропинка стала шире, накатанней, а посевы конопли сменились ячменными массивами. Петр направился их посмотреть. - Дождички недавно прошли на них. И, видал, как радуют они наш глаз теперь. Леба, - улыбается Зуев. - А в мае они никакие были. Тады наш хлебушек весь только маился. Позавострился ячменек тады, глаза бы не глядели. Сильно жалко его было. Думали мы уже, што весь труд наш пропадеть. А отлил дождик-то их, все посевы подправил. И теперь, никак пудов на девяноста вытянеть ячмень.   Нефодий так бы наверно и продолжал выкладывать Петру крестьянскую академию, но их тропинка уперлась в мельницу. Но ворота у нее были на замке. - Уж не всех ли обмолол наш уважаемый Михайло Евстафьевич? - удивился Нефед Захарович. - А может нынче праздник, грех работать? - подсказал Петр. - Можеть. А Павел-та Ионович бывало нам все про церковный календарь рассказывал, который он от корки до корки знал. А вы нам небось про другие науки толковать будете? - Почему, я и о религии много чего знаю. О ней нам в школе тоже говорили. А по праздникам большим я с родителями в церковь ходил,. А у вас службы бывают? - Бываеть, Но ходють-то не все туда. Или ходють, но поглазеть на купола, на картинки, друг на друга. Девки на парней, парни на девок. И после чего они и отправятся по своим домам,  А глянь, вон она, на нашу церковь — то, красавица. Отсюда она видна вся как на ладони, и часовня видна за частоколом... - А ты ко мне пойдешь, ай, как? – спросил теперь Межина дядя Нефодий, когда они остановились у точки разделения тропы. - Нет, я сначала семью Павловых навещу, а потом и вас, - ответил Межин. - Но вы мне мою тропу точнее покажите, которая бы привела меня сначала к ним. - Тады иди вниз, вот по этой тропе.... И никуда не сворачивай. А там успросишь своих Павловых или Субботиных, - сказал ему Зуев Нефодий.